– Все сюда! – скомандовал офицер, подталкивая господина Розенберга ружьем, и тот, спотыкаясь, зашагал вперед. – И вы сюда! – приказал офицер нам. – Встать здесь!

Мы подчинились. Когда на тебя наставлено ружье, выбора не остается. Розенберги встали рядом, дети быстро их окружили.

– Слушать внимательно! – громко произнес офицер, который толкнул господина Розенберга. – Мы должны убедиться, что у вас нет никакого оружия. Не проверить было бы глупо, а мы не глупцы. Сейчас мы вас обыщем на предмет оружия.

Он подошел к господину Розенбергу, который широко развел руки, чтобы показать, что они пусты.

– Нет, нет, жалкий, мелкий еврейчик, ты мне не нужен, – заявил офицер. – Я обыщу дам.

Мальчишки, наблюдавшие за происходящим, захохотали. Офицер повернулся к ним.

– Мы должны обыскать этих прекрасных дам, чтобы убедиться, что они ничего не прячут, верно?

– Как пить дать! – крикнул один из мальчишек.

Офицер положил руку на плечо одной из девочек Брах, Лютчи. Девушка задрожала.

– Ну же, детка, – сказал жандарм. – Мы должны убедиться, что у тебя нет оружия.

Он потянул ее в сторону, потом схватил ее сестру, Мириам, и потянул ее туда же. Потом они увели близнецов Розенбергов, Сури и Иди, а потом вернулись за нами с мамой и Лией.

– Вам лучше не иметь ни оружия, ни тем более ружей!

При этих словах наблюдатели громко расхохотались. Спрятать на себе ружье было так же просто, как, например, теленка, и все это прекрасно понимали.

– Вы не можете так поступать! – вскрикнул господин Розенберг.

Офицер резко обернулся.

– Нет? Я не могу? Ну смотри же!

Он развернулся к женщинам.

– Снять одежду, дамы! – Никто не шелохнулся. – Я сказал, немедленно!!!

Соседи сделали шаг вперед. Под их пристальными взглядами я буквально окаменела. Я не могла поверить, что это происходит со мной. Мне казалось, я смотрю на происходящее сквозь грязное стекло. Никогда прежде мне не приходилось ни перед кем раздеваться. Мы с Лией даже друг перед другом не раздевались, хотя всю жизнь жили в одной комнате и спали в одной кровати. Даже в нашей однокомнатной квартире мы всегда инстинктивно понимали, как можно раздеться в приватной обстановке. Все вокруг меня закружилось, как стая ворон. Я слышала птичий грай – смех, крики, детский плач сливались в оглушающий шум, видела круглое дуло ружья ближайшего жандарма. Словно во сне, я начала расстегивать платье. Когда прохладный воздух коснулся кожи, мне показалось, что попала в ледяной колодец. Был слышен смех присутствующих, но думала только о том, что рука моя обнажена. Я запуталась в пуговицах и почувствовала, что сгораю от стыда – платье соскользнуло с тела и упало на землю. Вокруг талии у меня был обмотан фланелевый шарф – я с детства страдала ужасными болями в животе, после которых страшно слабела. Помогал только шарф, который всегда наматывала на талию, прежде чем одеться. Сейчас его пришлось разматывать.

– Быстрее! – крикнул кто-то, и мальчишки принялись хохотать и орать: – Быстрее! Быстрее, еврейка!

– Ты не слышишь? Мы сказали, быстрее! – офицер провел дулом по моему бедру.

Я залилась краской и быстро стянула белье. Меня всю трясло.

– Посмотрите-ка, голые еврейки! Только посмотрите на них!

– Никогда не думал, что мне так повезет! Голые еврейки!

– Посмотрите-ка на них!

Голоса становились все громче. Щеки мои пылали. Воздух холодил кожу. Я смотрела только в землю.

Один жандарм подошел ко мне и принялся ощупывать. Он поднял мне руки, пробежал пальцами по телу и за ушами. Была заметна ухмылка на его лице. К глазам подступили слезы. Подступили, но не пролились.

– На рыжей ничего, – крикнул жандарм. – Ничего опасного!

Он перешел к следующей девушке. Я слышала, как хохочут соседи. Мое тело было выставлено напоказ. Оно больше не мое.

Когда обыск закончился, нам разрешили одеться. Я натянула свое красивое, отглаженное платье – оно было помятым и грязным.

– Марш вперед! Стройся в шеренгу! – приказал толстый жандарм.

– Пошли вон! – со смехом крикнул какой-то человек из толпы, когда мы пошли прочь.

Мы встали за Розенбергами и Брахами и пошли вслед за жандармами. Что-то подсказывало мне, что не нужно идти, не нужно следовать за ними, нужно остаться на месте. Но ноги мои не слушались доводов разума. Я понимала, что выбора у меня нет. Выбора меня лишили вместе с платьем. Теперь все в руках жандармов, которые нас обыскивали.

Нас привели на городскую площадь. Там нас поджидали зеленые повозки из растрескавшегося дерева, запряженные старыми клячами. На площади уже собрали всех евреев – еще больше было зевак. Жандармы загнали наших друзей и соседей в повозки, чемоданы кидали им прямо на головы. Груды тел и чемоданов росли все выше. Зеваки смотрели на нас, словно в цирке. Крики, смех, свист – на площади царил хаос. А потом я заметила, что некоторые плачут. Я видела Эмму Кокиш – щеки у нее пылали, из глаз струились слезы. Муж держал ее под руку.

– Посмотри-ка на этих евреев! Больше они не задаются! – крикнул кто-то в толпе.

Жандармы толкнули нас к повозке.

– Эй, смотрите-ка на того мужика, что сидит на своем чемодане! Барахольщик! Я заставлю его все мне отдать! – раздался чей-то голос.

– Наконец-то евреи научатся делиться! – крикнул кто-то еще.

Раздался взрыв смеха.

Я смотрела, как люди лезут в повозки, стараясь уложить чемоданы под себя и сесть на них.

– Посмотрите только, что они сделали с евреями! – сказала какая-то женщина. Она явно была потрясена, но в голосе ее звучало странное удовлетворение.