Отчаявшись что-нибудь придумать, он сунулся под арку и сразу же столкнулся с людьми, с которыми не хотел встречаться. Первым он увидел — вернее, услышал — Николая Эрастовича. Его возбужденный блеющий голос выделялся на фоне глухого укоризненного ропота толпы. Николай Эрастович скандалил. На шум спешила Юлия Антоновна. Туровцев ускорил шаги.

На Набережной он увидел Горбунова и механика. Они стояли на самом ветру под уличным репродуктором и что-то внимательно слушали. Митя тоже прислушался: низкий женский голос читал письма с фронта. Эти бесконечно дорогие для жен и матерей коротенькие весточки были все на один лад и для постороннего уха не представляли интереса, тем удивительнее было увлечение, с каким слушал Горбунов. Только во время короткой паузы он, не вынимая трубки изо рта, что-то сказал Ждановскому, тот утвердительно хмыкнул, и оба, вполне удовлетворенные состоявшейся беседой, вновь уставились на рупор. Командир терпеть не мог, когда его от чего-нибудь отрывали, Митя это знал и решил дождаться конца передачи, к тому же он не терял надежды что-нибудь выдумать в свое оправдание. Против воли он продолжал прислушиваться, этот красивый и добрый голос его гипнотизировал.

Передача окончилась, застучал метроном. Заметив помощника, Горбунов заулыбался.

— Ну, договорились?

В первую секунду Туровцев растерялся, а затем понял, что командир, сам того не зная, подсказывает ему недостающий предлог. Горбунов уже давно подумывал о переселении команды на берег и не далее как вчера дал помощнику прямое указание подыскать помещение. Воспользоваться идущим в руки предлогом было заманчиво, но и опасно, переговоры еще не начались, и это могло в любой момент выясниться. Но выхода не было.

— Насчет помещения? — спросил Митя, неумело разыгрывая беспечность. — В общем, да…

— Что значит, «в общем»?

— Ну, ориентировочно.

Длительная пауза, от которой темнеет в глазах, как при дурноте.

— Ну хорошо, — сказал наконец Горбунов. — Сегодня в двадцать один ноль-ноль ключи должны быть у меня на столе.

У Мити отлегло от сердца.

— Да, кстати. Что там у вас произошло с Границей?

Митя рассказал. Горбунов усмехнулся.

— Сколько?

— Десять суток, — сказал Митя, вздыхая.

Горбунов опять усмехнулся.

— Порядочно. Видно, очень рассердились.

— Психанул, товарищ командир, — с готовностью подтвердил Митя.

— Ну что же… Оформляйте.

Митя замялся. В глубине души он надеялся, что командир отругает, но найдет выход из положения.

— Я думаю… — начал было он, но Горбунов не дал договорить:

— Э, нет, раньше надо было думать. Нет уж, теперь извольте… Вернитесь! — закричал он во весь голос.

Митя вздрогнул и обернулся.

Рослый парень в полушубке и кожаном шлеме с шоферскими консервами, только что промелькнувший перед глазами и уже собравшийся прошмыгнуть в ворота, остановился. Туровцев почти позавидовал спокойствию, с каким тот разглядывал трех незнакомых командиров, стараясь угадать, кто из них крикнул: «Вернитесь!»

— Подойдите ближе, — сказал Горбунов.

Парень приблизился. Если б не жестяная звездочка, небрежно приколотая к шлему, его можно было счесть за гражданского шофера. В руках у него была аппетитная вязанка березовых чурочек, туго прихваченная форменным ремнем. Лицо парня, в особенности сальный нос и стальные зубы, показалось Мите знакомым.

— В чем дело? — спросил парень самым невозмутимым тоном.

— В чем дело? — переспросил Горбунов столь же безмятежно. — С каких пор в армии отменены приветствия?

— Я вас не видел.

Это было сказано так, что Туровцев, вначале подосадовавший на Горбунова — охота связываться с чужими матросами, — похолодел от бешенства. И тут же вспомнил, где он видел эту наглую рожу. Это был Соколов — связной и шофер Селянина.

— Неправда, — сказал Горбунов. — Почему вы в таком расхристанном виде? Где ваш ремень?

У Соколова был наметанный глаз.

— Уж очень вы требуете, товарищ капитан-лейтенант, — сказал он примирительно. — Не такое нынче время…

— А что случилось? — быстро и насмешливо отозвался Горбунов. — Светопреставление? — Он даже оглянулся. Убедившись, что в окружающем мире не произошло ничего такого, что могло бы оправдать нарушение формы одежды, он еще раз брезгливо оглядел сальный нос и березовые чурки. — Приведите себя в порядок.

Соколов подчинился. Пряча пылающие злобой глаза, он расстегнул ремень — чурки посыпались. Первым движением было нагнуться, но под спокойно-ироническим взглядом Горбунова он опомнился. Беззвучно сквернословя, надел ремень, затянулся, обдернул полы, стянул зубами рукавицы, долго ловил негнущимися пальцами пуговку шлема, застегнул и вытянулся.

— Вот так, — сказал Горбунов. — Кто и откуда?

Услышав фамилию Селянина, задумался, вспоминая. Но ничего не вспомнил.

— Не знаю такого. Номер части?

Физиономия Соколова выражала самое непритворное изумление. Как видно, он искреннейшим образом не допускал, что его всесильный шеф может быть кому-то неизвестен. Его наглые глаза скользнули по Митиному лицу, и Митя с ужасом понял, что, против своего обыкновения, Соколов его отлично узнаёт. «Вот как, товарищ лейтенант, — сказал этот взгляд, — вы тоже не знаете военинженера третьего ранга?»