Попасть в число Магистров – вот о чем мечтает каждый, кому не посчастливилось жить выше третьего Ребра. И не столько из-за привилегий, сколько из-за статус-кво: они никогда не попадают под ежегодный Сбор, и так было всегда. Это значит, что ты точно не отправишься на Маяк и сможешь спокойно жить, занимаясь любимым делом в свое удовольствие. Но, конечно, все говорят, будто это-то совсем не важно, куда важнее авторитет и признание заслуг обществом. Ну, о подобных вещах всегда что-то такое говорят. Но факт остается фактом.

Только вот Ребра не резиновые, и Магистры Магистрам рознь. Два нижних занимают не художники, актеры и музыканты, а высококвалифицированные специалисты, без которых просто не выжить: врачи, инженеры, технические специалисты, преподаватели… В общем, все это крайне нужные в Панцире-7 люди, которые передают профессию детям, а те своим детям – и так далее, из поколения в поколение. Здесь нет места пришлым.

Вся надежда Кандидатов только на одно Ребро – третье, где скромно ютится богема. Но и там нет пустующих скен. Освобождаются они только в одном случае: когда кто-нибудь умирает. Такое, понятное дело, случается не каждый год, ведь Магистры живут относительно неплохо. Когда же скена все-таки освобождается, на нее претендуют сразу с десяток человек, а то и больше. Этой зимой от осложнений гамма-вируса умерла пожилая пара (им было уже глубоко за двадцать), так что образовалось сразу два вакантных места. И имена счастливчиков назовут после спектакля, который местная труппа собирается поставить по случаю дня Исхода Большой «Ч». Здесь это называют «реберные квоты». Два-три человека в пятилетку. Не так уж много, если подумать. Шанс, который выпадает едва ли не раз в жизни. Жизнь такая короткая…

Вы спросите: почему путь вниз лежит через Театр? А потому что Драматург так захотел. Увы, но другого объяснения этому нет. Он лично возглавляет это учреждение и выбирает всегда из своих. Естественно, злые языки болтают, что талант тут вообще ни при чем, но вернемся к Анджею и Лулу, ведь они уже добрались до зрительного зала, и все ждали только их.

Здесь, конечно, нет мягких кресел, как в театрах древности, которые Лулу видела на фото. Поэтому они просто сдвинули часть стульев в последнем ряду, а остальные расставили по кругу, и сейчас все места, кроме двух, заняты причастными к театральной жизни. Из присутствующих стоит упомянуть, конечно же, Наташу, потом еще Отто, так как он отвечает за свет; Асю – она шьет костюмы; Ташира – ведущего актера; и Драматурга. Также на худсовет пригласили других членов труппы, художника и композитора, имена которых не столь важны. Итого: пятнадцать человек, включая новоприбывших, то есть двенадцать голосов, так как Наташа и Лулу не могут голосовать, ну, и Анджей, разумеется, присутствует только в качестве зрителя.

Они здороваются с остальными и занимают свои места. Остальные, в свою очередь, изо всех сил стараются тактично не смотреть на чужака. Но впечатление при этом такое, будто все они глядят в невидимые зеркала, в которых отражается Анджей, и все равно наблюдают за ним. Лулу снова становится неприятно – так же, как было неприятно в атриуме, и она не может понять, с чем связано это странное чувство, ведь сейчас до нее никому нет дела. Но девушка говорит себе, что ей, должно быть, просто стыдно за коллег, и тут же забывает об этом.

Драматург первым берет слово. Он, в отличие от прочих, не удостоил Анджея ни кивком, ни даже взглядом и теперь, открывая худсовет, ни словом не упоминает о том, что сегодня здесь присутствует человек из другого Панциря, как будто это само собой разумеется.

– Ну что ж, товарищи театралы, – говорит он, медленно переводя взгляд с одного лица на другое, – раз все в сборе, давайте начнем. Мы собрались здесь сегодня, потому что два наших режиссера не могут прийти к соглашению о том, какую пьесу лучше ставить. Обе единодушно выбрали Мориса Метерлинка, с чем я, в принципе, согласен, тем более, мы с этим материалом еще не работали… по крайней мере, в том составе, который сформировался сейчас. Тем не менее, девушки настаивают на разных пьесах, а выбрать нужно одну. Предлагаю выслушать аргументы обеих сторон и после решить вопрос открытым голосованием. Все согласны?

Естественно, никто не спорит. Вопрос формальный – все и так понимают, для чего пришли на худсовет, поэтому Драматург продолжает:

– Ну что ж, раз возражений нет, приступим. Наташа, начнем с тебя.

Наташа остается сидеть. У них не принято выступать стоя – из уважения к Драматургу и его старой травме. Он сидит, опираясь на трость обеими руками, вытянув вперед больную ногу, чтобы дать ей отдых, и смотрит прямо перед собой, показывая, что готов слушать.

Все взгляды обращаются к Наташе. Она на несколько секунд зарывается в бумаги, лежащие на коленях, и неловко произносит:

– Да… ну, в общем… Я благодарю всех за то, что пришли сюда, нам с Лулу очень важно услышать ваше мнение, поскольку мы много спорили, но так и не достигли консенсуса.

Собравшиеся вежливо кивают, и в этот момент происходит удивительная трансформация. Наташа выпрямляется на стуле, внимательно обводит взглядом товарищей, и когда она начинает говорить, в голосе нет ни намека на смущение.

– Как вы уже знаете, мы обе хотим ставить Метерлинка, но мне больше по душе «Слепые». Если совсем коротко, эта пьеса – о вере. Действие происходит на одиноком, затерянном в море острове, где несколько пожилых монахинь и священник держат приют для слепых. Оговорюсь, речь идет о служителях древнего культа, существовавшего еще до Исхода и давно исчезнувшего. Так вот. Однажды утром священник выводит слепых на прогулку, хотя они не хотят за ним идти. Они добираются до старого кладбища, недалеко от берега, и там священник умирает. Причем его тело остается рядом с героями, но они не знают об этом, а думают, будто проводник куда-то ушел и скоро вернется. Становится уже холодно, начинается шторм, а они не представляют, как найти дорогу обратно в приют, потому что единственный зрячий среди них – грудной ребенок. А еще они сидят прямо под маяком, но люди, работающие там, никогда не смотрят вниз, потому что заняты лишь наукой, и вряд ли они придут, чтобы помочь. Финал истории открытый: герои слышат шаги, но неизвестно, кто приближается к ним, и посреди безмолвия раздается отчаянный крик ребенка.

Все внимательно слушают. Наташа берет небольшую паузу, а потом продолжает:

– Я считаю, что эту пьесу стоит поставить, хотя бы потому что техническое воплощение будет весьма простым. Во-первых, это статичное действие: слепые сидят на бревнах, и если они совершают какие-то движения, то только несколько неуверенных шагов в одну и другую сторону. Во-вторых, они одеты одинаково, не поясняется, во что именно, но это должны быть «мрачные и однообразные одежды», – цитирует она, сверившись со своими записями. – Придумать такие костюмы и сшить их труда не составит. Особенно, для тебя, Ася, – Наташа кивает швее, та улыбается. – В-третьих, не придется много возиться с декорациями: старое кладбище, заросшее кустарником и высокой травой – это совсем легко. В-четвертых, шум моря мы и так постоянно слышим. А что касается света… На сцене сгущаются сумерки. То есть, лампы будут постепенно гаснуть, что позволит сэкономить электричество. Единственное технически сложное решение – изобразить блуждающий свет маяка, но, думаю, для Отто это решаемая инженерная задача.