Пекшин низко поклонился.

***

Казаки и стрельцы заняли почти все строения в остроге и вокруг него. Местные ощутили притеснение. Больше всего доставалось дворне и казенным холопам, но порой прилетало и служилым. Кое-кого избили, кого-то даже до смерти. Подьячий Олег Натанович Суконщиков спешил ранним морозным утром в приказную избу и вынужден был протискиваться меж телами греющихся у костров нетрезвых стрельцов и казаков. Дело это было непростое – то и дело кто-нибудь толкал его будто невзначай каменным плечом, а иной раз кто-то шагал на него спиной будто не видя, а уже у самой избы сбили с него шапку. Суконщиков обернулся и увидел перед собою хохочущие усато-бородатые лица московских стрельцов. Шапка его лежала в луже перед ним. Никакого житья с ними в остроге. Уж надолго ли они тут? – думал Суконщиков, входя в избу и швыряя мокрую шапку на печь.

Почти все уже служилые были в съезжей избе, дьяк еще не пришел, и пока его не было все обсуждали только одно – когда же покинет их острог проклятый полуторатысячный отряд московского боярина Безхвостьева, который они уже прозвали меж собой «московскою ордой». Лица у служилых были невыспавшиеся, злые, помятые. Невеселые роптания пресекла неожиданно хорошая новость, которую озвучил подьячий по брашным делам Васька Мандраилов. Достав дерюжный чехол с гусиными перьями, он по привычке разложил их перед собой от меньшего к большему и сообщил вдруг, что случайно сведалось ему о том, что сей отряд прислан на поиски гостивших у них купца Филиппа Завадского и уйдет он скоро – ровно через три дня двинет за Шергинск, где, как якобы стало известно и прячется тот купец.

Суконщиков сощурил взгляд, услыхав это, затем достал «осьмую» амбарную книгу, и прилежно работал весь день, записывая в нее приходы и расходы по зерну, перьям, дереву, валенкам и даже двум астролябиям. Только раз выходил он – на обед, странно помахивая высушенной шапкой перед лицом, будто на дворе было жарко, а не выл неприветливый ветер, швыряя в лицо колкие крупинки.

Вечером, придя домой и поев с женой и детьми каши, Суконщиков достал из сундука заячий тулуп, надел его, затем взял палку – отбиваться от собак, прихватил зачем-то снегоступы на ужах и поспешил в темноте дорогой, ведущей в кабак.

В непроглядной тьме за ним двигались двое, следившие до того за его избой. Суконщиков был осторожен, он часто останавливался, прислушивался и даже принюхивался, но никогда бы не догадался, что за ним в эту минуту наблюдают, поскольку эти двое были мастерами своего дела и несмотря на недюжинные габариты, умели двигаться бесшумно и незаметно. У дома каждого подьячего Селенгинского острога караулила сегодня подобная парочка, но вот какая беда для Суконщикова – только он побрел куда-то во тьму на ночь глядя.

Добравшись до разъезда, Суконщиков по очертаниям знакомых деревьев свернул не к трактиру, а на дорогу, ведущую к Гильберскому острогу – странный выбор для пешего человека, ведь до первого яма по ней пятнадцать верст, однако Суконщиков пройдя около полсотни саженей свернул на едва заметную тропинку, ведущую к сгоревшей мельнице. В тишине раздался тихий крик неясыти.

Суконщиков замер во тьме, пока не услышал едва слышный треск ветки впереди. Он вздрогнул, задышал часто и тут же тьма перед ним как будто стала гуще.

– Говори, почто звал?

Судя по голосу человек стоял прямо перед ним, в паре метрах. Суконщиков узнал голос и облегченно вздохнул.

– Слухом быти, сегодня наш подьячий Мандраилов поведал еже боярский отряд через полтретья дни двинет на Шергинск, искать онамо твоего хозяина.

– Отнюду ему ведомо?

– Мандраилов попусту плюскать не станет да к тому же близок к воеводе нашему. Мое дело тебе сказать, а ты уж решай яко важно аль нет.

– На Шергинск стало быть? – в голосе послышалась задумчивость.

– Говорят за ним в отайном месте у тунгусов скутается Филипп.

Человек, которому Суконщиков передавал информацию, насторожился вдруг, повернулся, стал вглядываться во тьму, а потом прошипел, напугав подьячего:

– Ты, сука, кого приволок за собою?!

– Ась? – не понял Суконщиков.

В ту же секунду человек сорвался с места, но скрыться не успел – на обоих налетели две громадные тени, сшибли с ног, придавили к земле, заломили руки.

***

В трапезную, где мирно вечеряли боярин Безхвостьев (вареная морковь с солью) и рыжебородый Голохватов (таежный суп с подберезовиками) ворвался Рогаткин, бешено вращая глазами. Не привыкший еще к буйному характеру Коротышки, Безхвостьев замер на секунду, держа у рта кусок моркови.

– Прости, Федор Ильич, – поклонился ему Рогаткин одним наклоном головы, – обаче не время вечеряти – дело не ждет! Ин дай мне волю самолично пытати сый чужеядов – клянусь через час запоют голуби!

– Целый час? – удивился Безхвостьев.

Рогаткин нахмурился, почувствовав подвох, а Голохватов ухмыльнулся.

Безхвостьев вытер руки о белоснежное полотенце, кинул его на тарелку и поднялся.

– А ну пойдем, дорогой Перпетуй, – ласково сказал он по-отечески кладя руку на плечо Коротышке, который едва доставал ему до груди, – нету у нас часу. Еже они разбойники рафленые? Простой люд, ин да не к месту зде твое лютование.