Шрифт:
– Ну, – уставился на посаженного на колени Завадского старичок, – стало быть ты Филька смутьян и расколоучитель?
Завадский скользнул взглядом по дорогим перстням на белых и небольших как у девицы пальцах старичка.
– Вы меня… с кем-то путаете.
Старичок вскинул на секунду брови, удивившись чудной речи «смутьяна» и двинул пальчиком.
Тотчас Завадскому нанесли два болезненных удара, от которых он едва не отключился. Изо рта на снег потянулась кровавая слюна. Его быстро поставили на ноги.
– Путаники мы, агнцы заблудшие, владыка. Но ты, авва, нам все растолкуешь, пока всею кровью из афедрона не изойдешь. Волоките его, ребятушки, на шибенку, а клевретов ево разбойных – абие на виселицы.
Глава 16
Филиппа втащили в ту самую душную избу, в которой он уже был однажды. В избе было жарко натоплено и пахло протухшим мясом. Видимо печь теперь не гасили. Красный свет шел от нее, вспыхнули и по-змеиному зашипели угли от того, что чьи-то руки пошевелили в горниле щипцы и железный крыж.
Зазвенели цепи, заскрипела перекладина над головой. С Завадского сорвали рубашку, уложили лицом в вонючий пол, пропитанный кровью и испражнениями. В просвете открытой двери маячили зловещие лица будто из страшной скандинавской сказки – губастого упыря дьячка и гротескно тонкого человека в черном кафтане с длинными пальцами. Вспомнились слова Мартемьяна: из этой избы лишь один вышел, да и тот язык в ней оставил. Не случается дважды такого везения, подумал Филипп, глядя на островок снега в дверном проеме. Значит такова расплата за второй шанс.
Руки связали за спиной обшитой войлоком веревкой, ноги стянули кожаным ремнем.
– Иже розыск чинить будет, Пафнутий Макарыч? – спросил кто-то.
– Самолично учиню, – пропел старичок, протягивая зяблые ручки в перстнях к печному огню, – в мале протянет млохальный. Он ужо раскис аки квашня. Егда ввечеру елико [если] не раньше дух испустит. Слышь, Феодорий! Руки зараз ему ломай! Авдотий, готовый? К ночи вестарей томских жду. Зде порядку мало, деяний уйма, не до блядователей, чиниться тут еще с ым третицыю. За сегодня окончим.
– Послушайте, – сказал, слегка задыхаясь Завадский, когда его поставили на ноги, – я простой торговец!
Старичок не глядел на него, а повернувшись давал указания длинноволосому брыластому дьячку – словно Филиппа тут не было, а вместо него было какое-то мычащее животное.
Взгляд упал на раскаленные докрасна пыточные инструменты. Длинный в черном кафтане резким движением задрал ему руки. От одного этого взмаха пронзила суставы такая боль, что перехватило дыхание – а что будет, когда вывернут плечевые суставы?
– Я могу доставлять вам мясо и хлеб, шкуры, рыбу! Даже хмель добуду – все что хотите!
Старичок и остальные упорно его игнорировали, усиливая паническое состояние Завадского. Неужели им плевать на его предложения? Неужели им ничего не нужно? Филипп понимал, что не может раскусить этого старика, как раскусил в свое время Мартемьяна Захаровича и это наводило на него ужас. Он жадно ощупывал его взглядом, пытаясь отыскать его слабую сторону, его нужду, зацепиться хотя бы за что-то. Войлочную веревку между тем накинули на перекладину меж двух бревенчатых опор в специально вырубленную штробу.
– Послушайте! Я смогу добывать вам втрое больше ясака! Вы просто не понимаете…
Тут перед избой на снежном островке возник молодой взволнованный казак.
– Пафнутий Макарович!
– Аюшки? – пропел старичок, словно добрый дедушка.
– С вестовыми прибыл посыльник с хартией от томского воеводы.
– Во еся! С якой памятью?
– Сказывает об Ачинском остроге.
– Наш стало быть?
– Натужно не держит власти онамо [там] приказчик таже [после] набегов.
– Идем встречу.
Старичок вышел из избы, позвав с собою длинного страшного Феодория и слышался его еще отдаляющийся жалующийся голос:
– Стало быть и стрельцов и брашны подавай и все с казенного запасу протори [расходы]! Ин ведал же еже так оно станется!
Оставленный истязателем Феодорием, Завадский упал на пол, жадно проживая мгновения отложенных мучений. Оставшиеся для охраны незнакомые казаки с оголёнными палашами спокойно поглядывали на него. Припав щекой к грязному полу, Завадский закрыл глаза и открыв вывернул голову – посмотрел на кусочек снега под низким грязным небом.