— Увы, молодой господин, я уже впустил их. Вам же придется за дела свои ответ держать. Гневайтесь при этом сколько душа пожелает.

— И как одно с другим увязать?

— Как всегда. При помощи ума и хороших манер. Помыслите об этом, пока застегиваться будете.

В гостиной пребывали трое: княгиня Зорина Горовна, ее супруг и молодая, верткая, словно ласка, девица. Княгиня сегодня явно переборщила с белилами и походила скорее на фарфоровую куклу, чем на женщину. Она сидела у окна с неестественно ровной спиной и терла меж пальцами лист герани.

— Тю, а мне доложили, что ты ушел в запой, — Гор Смогич хлопнул сына по плечу.

— И ты явился взять меня тепленьким, — Оган пожал отцовскую руку и отошел к противоположному окну. Он терпеть не мог запаха герани. — Матушка. Сударыня, кажется мы не представлены. Что привело вас всех в столь ранний час?

Девица, как и положено, опустила глаза к полу и залилась густым румянцем. В своем зеленом платье, да с красными щеками, она сама походила на цветок герани. Вырванный из отчего горшка и привезенный неведомо куда с корнями наголо.

— Сын, эта милая барышня будет счастлива взять тебя в мужья.

Оган не сомневался. Любая была бы счастлива. И ведь каждую перед замужеством предупреждают, каждой говорят, что на роду Смогичей написано ребенка хоронить. Интересно, были те, кто отказался, или любовь побеждает все сомнения, особенно сдобренная деньгами и титулом? Увы, семейные хроники не сохранили имена тех, кто был не согласен.

— Простите, но я не могу ответить этой милой девушке взаимностью.

— Некогда играть во взаимность! — Отец молниеносно сменил маску радушия на шлем с забралом. — Ты слишком долго выбирал. Отдай первородный огонь сударыне Изборе.

— Не выйдет, — Огана вдруг посетило отчаянное веселье, эдакая бравада висельника, созерцающего гладкий столб. — Я избавился от него.

В комнате повисла тишина, которую словно выстрел прошил всхлип молоденькой невесты.

— Ты что сделал, мальчишшшка? — Тень отца разрослась, ощерилась перьями, приобретая очертания огромного змея. Воздух задрожал, противясь древней магии. Зазвенели стекла.

Мать отвлеклась от созерцания цветка и уперлась пустым взглядом в мужа с сыном. Мысли ее были далеко. Избора сжалась в комок.

«А еще невестой Змея захотела стать, — хмыкнул про себя Оган и скрестил руки на груди. Гнев отца, такой страшный ранее, не трогал его более. За спиной чувствовалась своя собственная тень, не менее плотная и грозная. — Жаль, что только тень, вот бы повеселились два змея, доказывая друг другу, что сильнее: опыт или злость».

— Гор! — на пересечении их взглядов возник домовой, и князь сразу сник, ссутулился весь, опустив глаза. — Твой сын отдал первородный огонь незамужней девице. Скрепил договор поцелуем. Более того, девица эта уже растопила в доме печь и приготовила пищу, как хозяйка. Предначертанное случилось. Уводи чужую невесту, Змей не примет ее.

К чести Огана, он сумел пересилить себя и смолчать. Только зубы сжал так, что скулы выступили.

— Кто она? — князь недоверчиво посмотрел на сына.

— Какая тебе разница, отец? Хоть самая распоследняя мавка. Приняла огонь, и радуйся на том. Только во имя Волоса прошу, избавь нас от свадебных церемоний. Имей хоть золотник[1] уважения к семейному горю.

Князь хотел возразить, но напоролся на грозный взгляд домового и отступил. Поднялся, подал руку супруге. Пропустил несостоявшуюся невесту вперед. Но девица замешкалась в дверях, и когда старшие прошли, развернулась бешеной лаской и прошипела:

— Трус ты, Смогич. Поставил свою жизнь выше двух родственных, а теперь о семейном горе печешься! — она плюнула Огану под ноги. — Ты и в подметки Зею не годишься. Я счастлива, что не стану твоей женой. Уйду со спокойной душой вслед за женихом. И будет наш погребальный костер — свадебным.

Дверь с грохотом захлопнулась. А Оган так и остался стоять да смотреть на нее пустым взглядом. Все сказанное и услышанное сковало, лишило воли. Он уперся лбом в дверь, переваривая сегодняшнее утро.

Пять лет разницы с братьями. Такая малость и такая пропасть. Он любил их, но совершенно не представлял, чем они живут. Отец с юных лет посвящал его в дела рода, загружал по самую макушку. Учеба утром и работа днем. Пока Зей и Мын постигали философию, осваивали живопись, блистали с матерью на приемах, он пахал. Как он гордился своей взрослостью! Как радовался, когда в шестнадцать ему доверили фабрику. Самую никудышную, едва сводившую концы с концами. Как он ликовал, когда через два года она стала приносить стабильный доход. Надувался, словно индюк, от внимания девиц, наслаждался их доступностью и никогда не задумывался о том, что они способны испытывать чувства, иметь собственное «я», которое не вращалось бы вокруг его скромной персоны. «Кто эта Избора, что ее связывает с братом? А главное, о чем она говорила? И что наплел родителям Вагн?»