Перед кабинетом, словно верный пес, сидит секретарь. Низенький мягкий человечек с пышными усами и добрым взглядом. Но посторонних, чтобы обмануться, здесь нет. Пес верен лишь своему хозяину и, не задумываясь, перегрызет горло любому, кто посягнет на царский покой. Секретаря боятся. А он улыбается, смотрит ласково и сторожит. Многие пытались его со свету сжить, да все удальцы нынче в снежной Нави. Ведал секретарь не просто бумагами царскими, печатями да делами, а всей тайной службой Гардарики. Хоть считалось, что и нет такой вовсе.

— Вашей старшей дочери сегодня предъявят обвинение. — Перед царем легла стопка документов. – Вот эти можно подписывать не глядя, там волокита сплошная.

— Быстро как. Она созналась? Ей направили нашего защитника?

Писало вдавило чернила в мякоть гербовой бумаги.

— Все отрицает. Защитник уже там. Вы уверены в своем решении? Ее, единственную, принял родовой артефакт. И неглупая ведь. Сами ведь говорили...

— Молчи. Была б пацаном, давно признал бы, а этих трясогузок на юга замуж выдал. А так…

— Но кукла…

— Не начинай, Ивар, Перуна ради! До Василисы последний раз кукла откликнулась на мою прабабку. Но это не помешало моему отцу сесть в царское кресло, а после повторить этот фокус мне. Эфир уходит из мира, словно вода сквозь решето. Родовые артефакты превращаются в старую рухлядь. Толку от их воли нет. Да и магов у нас даже средней руки, сам знаешь, днем с огнем. Оттого и промышленность развиваем, чтоб от волшбы не зависеть.

— Ага, зато от Смогичей зависим, как дитя от мамки. Куда ни ткни, везде их патент. Так. Вот эти бумаги просмотрите, перед тем как подпись ставить, я резолюцию по каждой написал, но там от казначея и волхвов: один бюджет требует, другие — эфира.

— Все, как всегда. Славно я волшебный горшочек, производящий деньги и магию.

Царь отложил прошения на край стола.

— За Смогичей не переживай, волхвы сказали, им недолго осталось. Твоя же задача придумать, как успеть их патенты государству передать. Не дело все производство от самобранок до паровозов в частных руках держать. Мир меняется, Ивар, и меняется стремительно. Наша задача — поспеть за ним. Поэтому, чтобы удержать трон, нужен царь. Мужчина, воин, политик, а не девица, у которой настроение от лунного цикла зависит. Но боги не торопятся давать мне сына. Ни законного, ни ублюдка… Вся надежда на женихов. Я, естественно, к Петру склоняюсь, уже и согласие ему на брак дал. Как-никак единственный сын Алатырского высокого феодала, маг, в ударном отряде поповичей служит. Не дурак опять же. Среднюю мою в узде держит, та в рот ему глядит, словно галчонок. А Василиса, — царь потер лоб, раздумывая, — Слишком своевольна. Только клятвы ее и сдерживают…И то не всегда. Потому она, как и положено царской дочери, послужит укреплению власти. Ты прав, зять — упир, хорошее подспорье. Как видишь, я везде соломки постелил и готов к переменам.

***

Пробуждение вышло резким. Василису, словно морковку, вырвало из собственного сна. Вот ее целует беспардонный Смогич. Хлоп, и она на тюремной скамье.

— Каков жук! — Возбуждение носилось по венам, требуя выхода. На языке ощущался горьковато-сладкий привкус жженого сахара. — В моем же сне меня и лобызать вздумал! — Она замолчала. В голове стало тихо-тихо, пусто-пусто. Словно вместо мозга, ее набили ватой. Глупо. Крайне глупо и неуместно пестовать в душе тот сумбур, что вызвал этот выдуманный поцелуй. Или все же настоящий? — Василиса задумчиво провела пальцами по губам, — Есть ли у ее снов воля или это только игры подсознания? И что это за подсознание такое, которое вместо жениха, к которому сотня вопросов, незнакомого промышленника подсовывает. — Она рассердилась и подскочила со скамьи.

Две крысы у самых ног доедали лоснящийся маслом блин.

— Кофея хочу с корицей и пенной шапочкой! — скомандовала она, но мир оказался глух к барским просьбам. Только вспугнутые крысы отбежали подальше.

— Понятно. Дверь, откройся!

Но и дверь осталась безучастной.

По всему выходило, что сновидения действительно закончились. А вот засохшая грязь на ботинках и почти съеденный крысами блин остались. Можно было и дальше прятать голову в песок и мыслить, что сны — это просто сны, но Василиса предпочитала смотреть правде в глаза. Особенно нелицеприятной. Краше та не становилась, но тут уж ничего не поделаешь. Ложь, хоть разряди ее по-царски, хоть в чулан запри, ложью и останется. Отпираться было глупо. Сны ее взаимодействовали с действительностью и, что самое странное меняли ее.

Додумать мысль не успела. Заскрежетала дверь, и молчаливый стражник дернул головой, показывая на выход.

На этот раз в допросной, помимо судебного дознавателя, находился тугарин в традиционном для своей расы многослойном халате. Он расположился в углу, свернув широкий пятнистый хвост кольцами, скрестил на груди руки и неотрывно смотрел на ягу. Пожалуй, так смотрит змея на мышь в ожидании, когда та сорвется и побежит. Яга нервничала. Тугарину нравился вкус ее беспокойства, он трансформировал свой язык в тонкий, раздвоенный и оглаживал им воздух, щуря золотистые глаза.

Завидев Василису, дознаватель вернула утерянное самообладание и молча кивнула на стул.

«Час тишины какой-то», — хмыкнула про себя боярыня. Вчерашние вопросы больше не кружили над ней жалящим роем. Она знала, что получит ответ. Домовой Огана оказался на удивление полезным собеседником. И успел поведать много занимательных вещей. Например, о том, что никто не может запретить приговоренному к смертной казни требовать ордалии. И в таком случае решение богов будет считаться выше людского суда.