Василиса пожала плечами.

— Это уже не важно. Таково условие ордалии. Меня за язык никто не тянул… я сама дала слово.

— Мне важно, — он позволил себе зарыться носом в ее макушку. Утонуть на мгновение в мягком шелке волос, поймать себя на мысли, что хочет дышать ею всю оставшуюся жизнь, — Тогда я пойду с тобой!

Эти слова согрели не хуже жарких объятий.

— Тебе нужно к братьям… Знаешь, я отдала твой подарок Горыне, это оказался осколок его души. Теперь мне нечем будет развести костер в Нави, — она посмотрела на него сверху вниз глубоко, неотрывно. Словно хотела запомнить его лицо, и Оган не выдержал.

— Теперь я буду греть тебя изнутри и показывать путь в ночи. Мой огонь не оставит тебя. Укроет и защитит. Слышишь?

С этими словами он привлек Василису к себе и поцеловал. Упоительно, жгуче, дурманяще. Он пил ее холод, сомнения, страхи и отдавал свое тепло, уверенность, стойкость. Он ловил ее дрожь и слезы губами, он держал ее, как самое дорогое сокровище… и все равно упустил.

Исчезла боярыня, словно и не было ее. Вместо Нави — изба-пятистенок, вместо камня — лавка, а вместо Василисы — пустота.

— Ну что, богатырь, победил Змея? Занял его место? Теперь доволен? – чуда на этот раз не насмешничала, напротив, была строга и собрана. — Я провожу тебя до перемещающей избы, пойдем.

Оган поднялся тяжело, неуклюже. Пригладил взъерошенные волосы, провел рукой по колючей щеке, нащупал в кармане чарострел. Чугунные мысли отбойными молотками били в виски.

— И долго я спал?

— Не дольше, чем бодрствовал, — было ответом.

— А Василиса?

— Все там же, — старуха вдруг замолчала и круто развернулась. — Так, неслух, слушай внимательно: твой путь сейчас — братьев спасти, да обещание исполнить, что ты девушке дал. Меньше торопись и больше думай. Ей мало из Нави живой выйти, нужно суметь в Яви не сгинуть. Дело против нее не крепче пня трухлявого, но за каждым пнем приглядывает свой леший. Захочет, ростки на нем пустит, захочет, развеет грибам да муравьям на радость.

Чуда на этом замолчала и до самой избушки на курьих ножках не проронила больше ни слова.

***

Больше всего на свете Оган боялся не успеть. Боялся, что все было зря.

Еще его терзали мысли о выдуманности путешествия в Навь. Он гнал их прочь.

Хотя…

Нет, он не сошел с ума и не спутал морок с Явью. Он видел Духа рода и разговаривал с Василисой, иначе и быть не могло.

Или все же могло? Где закончилась его реальность и начался сон? Или грань настолько тонка, что уже не важно, где она проходит?

Оган выбросил бесполезные мысли из головы и ворвался в родительский особняк. Вопль охранных чар стал для него лучшим из звуков. Он успеет, а если нет, то снова пойдет в Навь и за уши притащит домой братьев. Влетел на второй этаж, перескакивая через ступени. Пронесся мимо вереницы закрытых дверей, безошибочно определяя ту единственную, за которой была его семья. Бывшая.

— Вам туда нельзя, — Верный Белян попытался преградить путь, но низкий рык тени Змея согнул его в почтительном поклоне.

Ударила о стену раскрывшаяся настежь дверь, являя родителям блудного сына. Несостоявшаяся невеста ахнула и попятилась, пытаясь загородить собою кровать Зея. Проснулся дремавший в кресле врач.

— Явился… — заикнулся было князь и осекся.

Оган, не глядя на отца, подошел к кровати Мына, взял его руку и едва сдержал вздох облегчения. Брат был жив.

— Мын Смогич, я, Оган Горыныч, принимаю тебя в свой род и освобождаю от всех клятв и обязательств перед прежним родом.

Удар сердца, другой... и ничего. Только соленый привкус во рту от прокушенной до крови губы.

«Почему, почему не вышло?! — мысли метались, словно улей злых пчел. — Обманул Горыня…?»

— Молодой человек, — первым пришел в себя лекарь.

Оган обернулся. Во рту вытянулись клыки, а ладонь зажгло от возникшего на ней пламени.

«Нет, не обманул. Тогда как? Стоп!»

— Отец, немедленно отлучи Мына от рода! — выпалил он быстрее, чем мысль закончила формироваться.

— Чтооо? Да ты в своем ли уме?! — Сумасбродства сына окончательно вывели князя из себя.

— Ну же! Как меня, от души и без сомнений.

На этой фразе княгиня Зорина лишилась чувств. Лекарь метнулся к ларцу за нюхательной солью. У Гора Смогича побледнели губы, а на висках выступила испарина. Казалось, он вот-вот последует за супругой.

— Отец, пожалуйста, не стой. Дай Мыну шанс!

— Двуликая, защити, — пробормотал князь, но все же нашел в себе силы сипло произнести: — Я, Гор Смогич, отлучаю от семьи и рода своего сына Мына Смогича.

— Наконец-то. Я, Оган Горыныч, принимаю Мына, сына Гора Смогича в свой род и освобождаю его от всех клятв и обязательств перед прежним родом.