Шрифт:
– Не садись со мной рядом, пока руки не помоешь! – нарочито громко, чтобы все слышали, ёрничает Громова, обращаясь к своей подруге, и наигранно прикрывает рукой рот. – Наша замухрышка тебя касалась, Маша! – топает ножкой, но Голубева пропускает капризы Ули мимо ушей.
– Да плевать на неё. – Она садится на лавку и подтягивает коленки к груди. Касается лбом ткани спортивных лосин и даже не замечает, как из её ушей выпадают наушники.
Но новой Машкиной подруге всё равно: Уля продолжает подначивать всех к насмешкам надо мной, бесконечное множество раз смакуя на языке глупое недоразумение.
Мне стоит поднять рюкзак с пола и уйти, а не терпеть изощрённые издевательства над собой, но я стою. Затравленным зверьком смотрю, как сотрясается от всхлипываний спина Маши, и не могу тронуться с места. Наверно, я всё ещё верю, что ей не всё равно…
– Ты только взгляни, как наша чувырла зависла! – хохочет Уля и локтем пихает в бок Голубеву.
– Да отстань от меня! – сипит Машка и начинает рыдать с новой силой. – Не видишь, мне не до неё!
Слова Голубевой наждачной бумагой укутывают сердце. Оно ноет, безудержно кровоточит. Хотя, казалось бы, давно пора привыкнуть!
– Ну чего опять? – Между тем Громова натягивает на смазливую мордашку участливую маску лучшей подруги и нехотя приобнимает Машу за плечи.
– Я ему позвонила, как ты советовала. – Голубева хлюпает носом и, позабыв, что в раздевалке полно народу, без лишней скромности изливает душу. – А он отказал. Представляешь?
Поднимаю с пола рюкзак: мне отчего-то становится стыдно за Машку. Вытираю слёзы рукавом толстовки и, натянув капюшон, хочу уйти, но слова Голубевой заползают под кожу.
– Егор мне отказал! Снова! У него точно кто-то появился! Узнаю, кто это – убью дрянь!
– Да не бери в голову! Он просто мстит тебе за тот случай на пляже. Ну помнишь, когда ты отказалась у него ночевать.
– Я не отказалась, Уль – так, перед вами цену себе набивала, а сама… Я дура, Улька, не устояла! А теперь Лихачёв нос от меня воротит! – хнычет Голубева, а у меня всё внутри завязывается в тугой узел: кому, как не Машке, знать, как сильно я всегда любила Егора!
Разворачиваюсь на пятках и несусь прочь. Кого-то сшибаю с ног, сама чуть не падаю на повороте. Не в силах и дальше дышать воздухом, пропитанным предательством и болью, бесцеремонно расталкиваю второклашек, столпившихся у входной двери, и с каким-то остервенением вылетаю в прохладный сентябрь, самый поганый в моей жизни.
Глава 4. Моя реальность
Даня
Громкая музыка смазывает в хлам чужие голоса. Ритмичная, надоедливая, она так и подначивает поскорее доесть остывший хот-дог и освободить столик другим жадным до фастфуда посетителям. Но не на тех нарвались! Мы с пацанами держимся уже часа два и никак не разойдёмся по домам. Финальный сезон для нашей футбольной сборной раскупорен, а значит, пока небо не затянется чернотой, а желудки не начнут трещать от колы и картошки-фри, мы никуда не уйдём!
Глупая традиция, знаю! И, наверно, на месте того же Горыча я бы давно наплевал на неё и умчал домой. Только тем я и отличаюсь от золотой элиты нашего класса – меня никто и нигде не ждёт. Пожалуй, кроме Ваньки – моего мелкого сводного братца. Но пока я не готов видеть даже его.
– Крот, что за вселенские проблемы обуяли твою кучерявую голову? – Егор откидывается на спинку сиденья и, сдув чёлку, с размаху кладёт руку мне на плечо. От парня за версту несёт наггетсами и сырным соусом, и я морщусь.
– Просто устал.
– Ещё бы! – ржёт Лихачёв и шумно втягивает через трубочку газировку. – Ты сегодня вообще зверь! Утёр нос Палычу на раз-два!
– Ага, – киваю, стараясь не думать, какой ценой…
Чёртова боль! Она расползается по телу обезумевшими муравьями, а я не знаю, как её заглушить! Одному Богу известно, скольких усилий мне сегодня стоило просто притащить свой зад в школу, не то что целый урок гонять мяч. Каждое движение сродни пытке, каждый вдох – кислотой по лёгким. Но самое поганое, я даже в грёбаный медпункт не могу обратиться: вопросов не миновать, а я не готов озвучить правду. Да и чего добьюсь? Привлеку ненужное внимание к нашей семье, ещё пуще разозлю отчима, которому в лучшем случае погрозят пальчиком, а в худшем – лишат родительских прав. И что тогда? Ладно, мне через месяц восемнадцать, но что будет с Ванькой? Если уж в родном доме он нафиг никому не нужен, то в интернате и подавно засохнет.
– Данила! – басит с другого конца стола Димка Лаптев. – А правду говорят, что ты на бои вернулся?
Позабыв о боли, изо всех сил заезжаю Лихачёву локтем по рёбрам. Егор давится колой, но мне плевать! Долбаный балабол! Я же просил его молчать!
– Не твоё дело, Лапоть! – откашлявшись сипит Егор. Чует, что попал!
– Ты ж сам сказал! – голосит, отложив в сторону гамбургер, Тёма Сивков. – Мол, поэтому Крот сегодня и без формы был, чтобы ссадинами своими физрука не бесить. Так что, Дань, правда или нет?