После того, как «командированные товарищи» выполнят свои задания, им дают подводу. Крестьяне отвозят их по дальнейшему маршруту: в другую деревню, в волость или в уездный город.

А для проведения продразвёрстки в село обычно приезжали не одиночки–уполномоченные, а целый «продотряд» вооружённых людей. И крестьяне должны были всех их привозить, хорошо кормить и отвозить дальше.

Кроме выполнения «трудгужповинности» в селе, крестьяне должны были регулярно посылать «дежурные подводы» в волость и уездный город: для обслуживания командированных начальников и нужд городских учреждений и служащих.

Земледельцы в те годы ремонтировали дороги, строили мосты; ремонтировали дома начальников и помещёния учреждений: сельских, волостных, уездных.

В этот период по всей территории России бушевала гражданская война. Крестьяне возили военные обозы, кормили армейских и обозных лошадей, давали квартиру, а часто и продукты, солдатам.

Очень нелегка была «шапка мужика» в ленинский период советской власти!..

Ленинское правительство сразу же ввело в советской деревне крепостнические порядки.

Оно, с помощью вооружённых продотрядов, собирало с крестьян натуральный не урегулированный оброк–дань: «продразвёрстку».

Одновременно большевистская власть ввела и государственную барщину, бесплатный принудительный труд крестьянина вместе с лошадью: «труд–гуж–повинность».

В эпоху помещичьего крепостного права крестьяне Болотного выполняли только одну «повинность»: барщину. А после Октябрьского переворота большевистская власть ввела в Болотном, как и во всех других деревнях советского государства, две крепостные повинности одновременно; и государственный оброк («продразвёрстку») и государственную барщину, которая носила официальное название «труд–гуж–повинности». «Труд–гуж–повинность» — это значит: трудовые и гужевые (транспортные) «повинности» (обязанности), или работа крестьянина с гужом, т. е. с запряжённой лошадью.

Крестьяне спрашивали у советских начальников и большевистских пропагандистов: (почему советская власть безвозмездно отбирает у них продукты, скот и заставляет их бесплатно работать на правительство, начальников и на бедноту? И получали такой ответ: «Вся земля теперь не ваша, она является государственным, общенародным достоянием. Правительство даёт вам землю для использования. А за это землепользование вы должны сдавать государству «продразвёрстку», выполнять «труд–гуж–повинности» и всякие другие требования правительства».

Выполнение государственного оброка («продразвёрстки») и государственной барщины («труд–гуж–повинности») занимало у крестьян не менее четырёх дней в неделю. А для выработки продукции для семьи, для их работы на себя, у них оставалось только дня два в неделю. Так свободные земледельцы пореформенной деревни после октябрьского переворота превратилась в правительственных роботов, в государственных крепостных.

Крестьяне тогда же ещё в 1918 году, ясно опознали эти советские порядки и точно назвали их: «новый оброк и новая государственная барщина»; «новое, второе крепостное право».

Такую же характеристику и в тех же словах давали советским порядкам восставшие против большевистской власти кронштадтские солдаты и матросы и тамбовские крестьяне в 1920–21 годах.

К учителям, которые до революции в большинстве случаев происходили из духовного сословия и зажиточных крестьян, — большевики относились с подозрением.

Местные начальники на каждом шагу ругали учителей «гнилой интеллигенцией». А Наркомпрос дал им Такое новое официальное наименование, которое одним своим звучанием внушало презрение и насмешку: «шкрабы» (сокращение от полного названия: «школьные работники»). Причём, «шкрабами» называли и учителей и уборщиц, так как и те и другие, по мнению Наркомпроса, в одинаковой мере были «школьными работниками» советской власти.

Учителя получали в те годы заработную плату совершенно обесцененными советскими бумажными деньгами, «денежными знаками», или «дензнаками». Эти «дензнаки» (или «совзнаки», как называли их иронически) потеряли всякую ценность, на них ничего невозможно было купить.

Городские учителя в те годы получали голодный паёк» наряду с другими служащими советских учреждений. А о сельских учителях правительство и партийно–советские учреждения просто «забыли», вернее, игнорировали их полностью.

По вопросу о пайке местные учителя обращались в уездный отдел народного образования. А там разводили руками: «Никаких инструкций ни от Наркомпроса, ни от Наркомпрода о снабжении «шкрабов» нет»…

В читальне уездной библиотеки учителя рассматривали советский журнал, в котором карикатура изображала главную деятельность тогдашнего наркома (минидтра) просвещёния Луначарского. Развалясь в кресле оперного театра, нарком просвещёния с блаженной, медовой улыбкой смотрит на сцену. А там порхают балерины перед растаявшим министром. Подпись под карикатурой: «Иван в раю»… Учителя ворчат:

— Конечно, «Ивану в раю» не до нашей адской жизни, не до наших мелких дел и забот…

Выпроважая от себя учителей, руководитель уездного отдела народного образования говорил им: