Однажды вечером, среди собравшихся соседей из рабочего посёлка, начались воспоминания о тяжёлых временах коллективизации и раскулачивания.

Девушка–работница, до того всегде молчаливая и скрытная, волнуясь, начала рассказ о своей судьбе:

— Я тоже из раскулаченных… Наша деревня недалёко от Брянска расположена, около имения Великого князя Михаила Романова. Вот началась коллективизация, и стали загонять мужиков в колхозы. Приехала милиция, отца раскулачили. Забрали отца и мать, бросили на подводу, в Сибирь отправили… А мы с братишкой ничего не знали и не слыхали: были в это время в школе. Нас не забрали. Мне тогда было двенадцать лет, братишке — десять. Пришли мы из школы. Куда деваться?! Осень, холодно. А дом наш забит… Переночевали мы в нашем саду: под яблоней, раздетые стояли… Замёрзли. Дрожали от холода и плакали всю ночь… Под утро, когда светать стало, побрели мы из своей деревни, от своего дома, куда глаза глядят… — Потом бродяжничали по миру… Что с нами было?! Какого горя нам хлебнуть пришлось?! Нет, я этого рассказать не в силах…

Хлынул поток слез, и рыдания оборвали исповедь девушки…

На улицах одного большого города, в годы коллективизации, я видел малолетнего изгоя из раскулаченной семьи.

Мальчик–подросток притащился из своей деревни в соседний большой город B поисках куска хлеба. Он был весь уродливо опухший от голода, словно больной водянкой. Встретившиеся горожане растолковали ему, что они тоже голодают и помочь ему не могут. Но они показали ему городской детский дом и посоветовали немедленно идти туда: может быть, его там примут, и он сможет спастись от неминуемой голодной смерти.

В глазах мальчика, полных отчаяния, мелькнула искра надежды, и он побрёл к детскому приюту…

— Сначала получил я за взятку ложную справку о том, что я будто бы колхозник, отпущенный на заработки в город. Потом я получил временный паспорт и пошёл бродить по миру, — рассказывал один юноша, сын раскулаченного. — Начальник милиции в том районе, где я нашёл работу, догадываясь о том, что я раскулаченный, сделал мне прописку на паспорте только на три месяца. Конечно, за большую взятку… Через каждые три месяца я должен был приносить ему свою месячную зарплату, а за эту взятку он продолжал мне прописку дальше на три месяца. Так и высасывал он мои соки…

Однажды повстречался мне на улице земляк из моей деревни и заорал во всю глотку: «A-а, Сидоров, моё почтение! Какими судьбами?..» Каково моё положение: шёл я вместе с сослуживцами из фабрики и был уже не Сидоров, а Жуков… Помчался я, как угорелый, прямо на квартиру, схватил свой чемодан с вещами и махнул в другой город…

Так и бегал, как затравленный заяц, из города в город. Много раз и место работы и фамилию менял…

А почему меня травили, как зайца?.. В чем моё преступление, что я должен всех бояться и ото всех скрываться?! . В том, что отца моего большевики раскулачили, у честного труженика разбойники все имущество отобрали, а самого в Сибирь сослали…

Крестьяне добровольно в колхоз не шли, несмотря на назойливую агитацию и всевозможные посулы. Большевистская власть решила тогда: загнать крестьян в колхоз террором.

Так она и сделала. У тех крестьян, которые решительно отказывались вступать в колхозы, власть конфисковала все имущество, включая одежду и жилище («раскулачивание»), и ссылала их в лагери, обычно целыми семьями.

Миллионы крестьян «раскулаченных», сосланных в лагери и сбежавших из деревень в города в период коллективизации, составляют слой активных противников коллективизации, непримиримых врагов колхозной системы.

В советском учебнике истории для средних школ приведены две цифры, которые показывают объём этой категории крестьян. К концу новой экономической политики в Советском Союзе было 25 миллионов крестьянских дворов, а после коллективизации их осталось менее 20 миллионов… Таким образом, за пятилетку коллективизации в деревне «пропало» 5 миллионов крестьянских дворов, 5 миллионов семей. Если средний крестьянский двор в нэповской деревне состоял из 5–6 человек, то это значит, что за годы коллективизации «пропало» 25–30 миллионов крестьян…

По другим данным, в Советском Союзе накануне коллективизации было 26 миллионов дворов. Значит, число «пропавших» крестьян было ещё больше.

В Болотном из 130 дворов за годы коллективизации «пропало» более 30 дворов: это дворы «раскулаченных», сосланных, дворы семейств, сбежавших в города или умерших от голода в колхозе.

Кроме этих семейств, «пропавших» в полном составе, в селе и в лагерях погибло ещё около сотни человек — по одиночке: главным образом, пожилые люди и дети.

После того, как крестьян стали загонять в, колхоз террором — «раскулачиванием», тюрьмой и ссылкой, — люди вынуждены были прекратить открытое и легальное сопротивление власти на собраниях. Они замолчали.

Но зато некоторые храбрецы перешли к более острым формам борьбы. В Болотном, в соседних деревнях, по всей губернии прокатилась волна нападений крестьян на «загонялыциков в колхозы»: на агитаторов, «двадцатипятитысячников», местных партийцев и комсомольцев!, активных членов группы бедноты в деревне.