Ивану Фёдоровичу этот офицер помог. Он взял его на лёгкую работу в тюремную канцелярию. Помогал ему продуктами и одеждой. Ходатайствовал о досрочном освобождении из тюрьмы и добился этого.

Но по поводу партийного билета и должности большевистского тюремщика у своего бывшего офицера Иван Фёдорович укоризненно качал головой и недоуменно пожимал плечами…

— Ну, а как живёшь теперь, чем промышляешь, старина? — спросил я.

— Да живу помаленьку, со дня на день. В колхоз я и после тюрьмы не пошёл. Председатель ко мне с этим больше не пристаёт: по возрасту я уже не трудообязанный. Но хату мою колхозное начальство мне не отдаёт, хотя она, забитая, стоит и пустует… Вот и кочую я теперь по чужим дворам… У одного колхозника поживу недельку, у другого — недельку. За это время сделаю своему домохозяину что могу: огород вскопаю или прополю… изгородь поставлю… двор поправлю… крышу починю… за детишками присмотрю… корове травы нарву… Ведь колхозники времени для своих работ не имеют. Ну, и покормят меня за это, кто чем может…

— А в последнее время я кротами стал промышлять, — заулыбался старик. — Какие–то агенты из города объявили тут, что за каждую кротовую шкурку будут платить по одному рублю. По собственному патенту смастерил я кротоловки. И теперь ставлю их и ловлю кротов. За каждую шкурку получаю рубль и справку о сдаче их государству. А когда покажешь справку, за полученный рубль продают мне в городе из государственного магазина целый килограмм хлеба. Вот и зажил я теперь так, что колхозники завидовать стали. — «Ты у нас вроде как бы опчественным батраком служишь, Иван Фёдорович, — говорят. — А живётся тебе лучше, чем нам, твоим хозяевам. Начальства над тобою нет, а хлеб ты от кротов себе промышляешь. Супом же тебя наши бабы кормят…

— Жаль только одного, — сказал старик на прощанье, — что ружьишка у меня нет. Зайцев теперь развелось видимо-невидимо! Никогда раньше их столько не было. Раньше на них охотились, а теперь… «друзья народа» все ружья у народа отобрали… А жаль: ведь я был первоклассным охотником. За зиму несколько десятков зайцев домой приносил. Целая бочка зайчатины в амбаре стояла. Если бы я имел теперь хоть какое-нибудь ружьишко, я не только сам имел бы вдоволь мяса, но кормил бы всю деревню зайчатиной. Кабы мне только ружьишко!..

Старик по–солдатски козырнул, круто повернулся и пошёл на луг, к своим кротовым ловушкам.

(Отходники и переселенцы)

После коллективизации мне пришлось встречать многих орловских колхозников, которые, спасаясь от голода, бежали из своих родных колхозов: в другие области на переселение или в города на заработки.

После проведения коллективизации некоторые деревни на Украине и на Кубани оказались совершенно опустошёнными. Население их было целиком сослано или сбежало. Тогда советское правительство пригласило колхозников из малоземельных колхозов России и Белоруссии переселяться в эти пустые деревни.

Некоторые орловские колхозники, спасаясь от голода в своих колхозах, поехали на переселение. Они ожидали, что там будет лучше.

Я встречал таких переселенцев. Один приехал в гости к родным, в родное село Болотное. Большая семья этого переселенца, бывшего раскулаченного, обосновалась на Украине, в колхозе Харьковской области.

— На Украине живётся лучше, чем в орловских краях, — рассказывал он. — На трудодень в нашем харьковском колхозе, например, выдали по два килограмма пшеницы. Хлеба хватает. И не чёрный хлеб, а белый, пшеничный. Других продуктов не хватает, ну, а хлеба едим вдоволь. А кроме того, при каждой хате в той деревне, где мы поселились, садик есть. Усадьба колхозников занимает один гектар, а не 1/4 гектара, как на Орловщине. Но вот беда: уж очень недружелюбно украинцы из соседних колхозов относятся к нам, переселенцам. — Вишь, — говорят, — «наследники» выискались. Наших людей советская власть в Сибирь сослала, а сюда голодранцев–москалей нагнала…

— Не любят нас, переселенцев, расправой грозят. Вот что плохо…

Встретил я также знакомую колхозницу, которая вернулась с переселения обратно в свою деревню. Из орловского колхоза она со своей семьёй переселилась на Кубань.

— Земли там, — рассказывала, — в колхозе было много. Пшеницы на трудодни тоже хватало. Но воды на этом колхозном посёлке совсем не было: ни колодца, ни ручейка — все степь да степь. Ближайший колодец был в 10 километрах от посёлка. Лошадей в колхозе было мало. Воду привозили только колхозному начальнику. А всем остальным колхозникам приходилось собирать и часто использовать для питья горькую дождевую воду. Из–за воды было плохо. А ещё — тоска доконала: по своим краям, по родным и знакомым людям…

Не выдержала этого крестьянка и вернулась с детьми домой, в свой орловский колхоз.

А другая семья, которая переселилась вместе с ней и жила на том же кубанском посёлке, не вернулась. Та семья, раскулаченная, осталась жить там. У неё воспоминания о своей деревне были очень скорбные, и её не так сильно тянуло на родину… Раскулаченные на второй родине прижились.