Она ещё раз посмотрела на отца, почувствовала, как его беспокойство передается и ей.

— Я поговорю, — честно пообещала Анна. — Где она? У себя?

— Нет. В ванной. Уж минут пятнадцать там… Анечка…

— Ладно, пап. Иди, а то на работу опоздаешь. Я с ней поговорю. Строго поговорю.

Лиза… Анна вздохнула. Её сестра даже в свои девятнадцать лет оставалась ребёнком. Не по уму, конечно, кем-кем, но умственно отсталой Лиза не была. Но этот её инфантилизм, вечное витание в облаках, мир её придуманный, куда она никого не пускала… с Лизой всегда было трудно. Может, они с отцом её и баловали, даже скорее всего так и было, но любовь штука странная и не всегда объяснимая…

Проводив отца, Анна пошла в ванную. Подёргала за ручку двери, но безрезультатно. Лиза заперлась изнутри. Анна слышала тихое журчанье воды. Господи, они с отцом прощали Лизе даже её бездумную неэкономность, списывая всё на Лизину задумчивость и отрешённость. Анна пыталась несколько раз поговорить с сестрой, объясняла как маленькой, что сейчас, после аварии на Северной станции, им всем приходится быть особенно экономными. Электричество и вода превратились в ценный ресурс. Об этом кричали плакаты, развешанные во всем стенам Башни. Об этом неустанно напоминали на планерках. «Сэкономил каплю — спас жизнь!» Кто придумал этот дурацкий слоган, неизвестно, но Анна натыкалась на него постоянно.

— Лиза! — Анна опять дёрнула за ручку двери и повторила на этот раз громче. — Лиза! Открой немедленно!

За дверями завозились. Звук льющейся воды стих. Прошло минуты две или три (Анна терпеливо ждала), и дверь наконец открылась.

— Лиза… — начала Анна сердитым голосом и тут же осеклась.

Сестра выглядела неважно. Серое, измятое лицо. Подрагивающий нервный рот. Даже рыжие волосы свалялись и потускнели.

— Что с тобой?

— Всё хорошо, — Лиза улыбнулась. Улыбка вышла болезненной, словно через силу. — Всё хорошо, Анечка.

— Ты себя плохо чувствуешь? Папа сказал, что ты не завтракала ещё. И вчера тоже. Пойдём, сходим в столовую вместе. Мы ещё успеем.

Лизин рабочий день — она работала несколькими этажами ниже, в лаборатории — начинался чуть позже, чем у многих других в Башне. Чем сестра занималась в этой лаборатории, Анна не знала — Лиза никогда не рассказывала. Чувствовалось, что ей там неинтересно, скучно. Она не умела «сгорать» на работе, как Анна. Её сестра попала в тот редкий процент людей, с которыми после школы, в момент распределения, никто не знал, что делать. Вроде и оценки неплохие, и голова на плечах имеется, а ни к чему такие люди не пригодны. Наверно, раньше, на допотопной Земле из них получались художники и поэты, те, кто могли видеть то, что скрыто от других, умели переложить свои чувства на бумагу или холст, да так, что остальные смотрели на мир через призму их восприятия. Наверно, на той Земле это было нужно и ценно, но сейчас… сейчас мир сузился до прагматичной утилитарности, в которую Лиза и ей подобные не вписывались — не могли вписаться. Для них упорно пытались найти хоть какое-то занятие, пытались и находили, и всё вроде было неплохо, но Анна видела по своей сестре, что такие люди, пристроенные в лаборатории или конторы и формально приносящие пользу их живущему исключительно материальным обществу, сами по сути не жили, а отбывали жизнь.

— Пойдём, — Анна мягко потянула сестру за рукав рубашки.

— Нет, Ань, я не хочу. Правда не хочу есть, я…

Лиза не договорила, лицо её скривилось и покраснело. Она резко выдернула руку и бросилась к унитазу. Опустилась на колени, низко наклонила голову. Её с шумом вырвало.

— Лиза, — Анна растерялась.

Сестра повернула к ней лицо, вытерла ладонью испачканный рот. И Анна вдруг поняла. Не смогла не понять.

— Ты беременна.

Лиза кивнула.

— Кто он?

Измученное лицо сестры озарила счастливая улыбка.

— Паша… Паша Савельев…

***

Анна столько раз убеждала себя, что простила этих двоих, что даже сама в это поверила. Но в глубине души продолжала жить обида — обида отвергнутой женщины — и с этой обидой уже сложнее было смириться.

Она зло поморщилась и потёрла ушибленную коленку. Её мысли, сделав очередной виток, опять вернулись к женщине, которая сегодня пришла к ней в надежде на помощь, хотя Анна вряд ли смогла хоть что-нибудь сделать. И причиной было не Аннино нежелание помогать, не Аннина злость за напрасные надежды и завышенные ожидания того, что и случиться-то не могло и не случилось, не детские обиды, уютно гнездящиеся в глубине души — ничего такого Анна не испытывала к этой женщине. Злилась она на себя и только на себя. На свою доверчивость. На своё смешное и неуклюжее желание.

Аннина память порвалась на кусочки, разноцветные лоскутки, разъехалась, и в прорехах появилось размытое лицо красивой смеющейся женщины, запрокинутое вверх в весёлом смехе, и слова, лёгкие, обещающие счастье: «Анюта, да Паша Савельев глаз с тебя не сводит, уж поверь моей женской интуиции, девочка, поверь. Мы ещё станцуем на вашей свадьбе, вот увидишь…».

Станцевали они на свадьбе, да. Только не на её…

Анна остановилась перед дверями своего кабинета. Вздохнула и решительно потянула ручку на себя.

Женщина, сидевшая спиной, при звуке открывающейся двери, вскочила. Повернула к Анне заплаканное, состарившееся лицо, на котором всё ещё проступали следы былой красоты.

— Анюта! — она шагнула навстречу, чуть покачнулась, но удержалась на ногах. Протянула к ней руки, но тут же безвольно опустила и сама сгорбилась, стала чуть меньше ростом. И по-прежнему не сводя воспалённых глаз с Анны, прошептала одними губами. — Анюта, спаси Бориса. Спаси моего мальчика. Поговори с Павлом. Ты — единственная, кого он послушает…