Что ж, наивность и глупость для того и существуют, чтобы ими пользоваться.

Антон лениво смотрел, как она торопливо одевается.

— Не суетись, — сказал насмешливо, в глубине души упиваясь своей властью над ней.

От его окрика девчонка вздрогнула, да так и застыла с наполовину надетыми трусиками. Он довольно рассмеялся, глядя на её чуть согнутые в коленях ноги и на всю эту нелепую позу испуганной дикой птички.

Трусики у неё тоже были ничего — Антон обратил на это внимание, ещё когда она раздевалась, медленно, как он и приказывал, расстёгивая чуть подрагивающими руками пуговицы на блузке, нервно дергая зацепившуюся застёжку бюстгальтера. Он заметил, что девочка принарядилась, нацепила на себя не обычную дешёвую синтетику, продаваемую в магазинах на нижних уровнях, а «элитное» контрабандное нижнее бельё, на которое тратились дурочки с нижних этажей, свято веруя, что местные спекулянты предлагают им действительно то, что носят дамочки из поднебесья. На самом деле это была всё та же синтетика, разве что слегка облагороженная, украшенная нелепыми кружавчиками, наверняка к тому же и неудобная. Но было забавно осознавать, что девочка ради него постаралась.

Она наконец-то справилась с трусиками, натянула их на себя и разогнулась. Антон видел, что она хочет инстинктивно прикрыть руками грудь, но не решается, помня о его приказе. Со страхом девочка уже справилась, а боль перетерпела (женщины вообще чрезвычайно живучи, и с ними можно особо не церемониться, он давно уже это понял), но смущение никуда не делось, и это забавляло и даже слегка возбуждало.

— Погоди-ка, — он потянулся к ней.

Она не сопротивлялась, присела на край кровати, опустила ресницы. Он медленно провёл рукой по её спине, лениво раздумывая, поработать ли опять самому или заставить потрудиться девочку. Всё ещё перекатывая эту мысль в голове, он спросил просто для того, чтобы заполнить пустоту:

— Что, в тот раз, успела прийти до прихода своей хозяйки?

— Да, Антон Сергеевич, — торопливо сказала она. — Спасибо вам большое. Никого не было. Даже Саша ушёл.

— Саша? Какой Саша? — Кравец удивлённо дёрнулся, отстраняясь от девчонки.

— Ну этот Саша, который к Оле, дочке Натальи Леонидовны, ходит. Он в тот день приходил. Просто, когда он пришёл, Натальи Леонидовны не было, они с Олей…

— Я знаю, что они с Олей, — перебил её Антон. — Ты что же ушла, а этот мальчишка остался в квартире?

— Да, — прошептала она. — Вы ведь не скажете, Антон Сергеевич? Не скажете? Я всё-всё сделаю! Всё, что вы попросите. Хотите…

Антон резко оттолкнул её.

— Дура! — прошипел едва слышно.

Девчонка заплакала.

Кравец соскочил с кровати, сдёрнул со стула халат, натянул на себя. Нужно было хоть что-то делать, занять свои руки, ноги, освободить мысли. Запахнув халат и засунув руки в карманы, он обернулся к плачущей дурёхе.

— Где?

— Что где? — жалобно пискнула девчонка.

— Где он был? — и, видя, что она не понимает его, прикрикнул. — Где был этот чёртов пацан?

— В… в гостиной. Он в гостиной оставался, когда я ушла.

Кравец выругался.

В гостиной… этот тип был в гостиной. И вдруг Антон понял, что же так смущало его в тот день, когда он покинул квартиру Рябининых. Смущало, не давало покоя. Его хвалёная чуйка, которая твердила ему, что что-то было не так. А он-то, дурак, отмахнулся, решил, что ерунда. А нет, не ерунда. Портьера! Вот, что было не так! Вечно задёрнутая портьера в гостиной Рябининых. Господи, как же он не заметил? Как? В другое время он бы расхохотался над собственной невнимательностью и глупостью, но не сейчас. Как бы эта невнимательность не стоила ему жизни.

…Кравца всегда удивляли эти наглухо занавешенные окна у Рябининых, как вообще удивляет что-то, что отличается от привычной повседневности. Как ни крути, но в их жизни всем, даже жителям верхних этажей, катастрофически не хватало солнечного света. Ведь что такое их Башня? Серый бетонный стакан, которым человечество добровольно прихлопнуло себя, как мух. И так же, как мухи, они инстинктивно летели на свет, жались к грязным окнам, уже отчаявшись когда-либо вырваться наружу.

Но Рябинины, или точнее сказать Наталья Леонидовна Рябинина, судя по всему, никуда не рвалась. И в своём жилище предпочитала лёгкий полумрак, мягкий свет хрустальных люстр, обволакивающий душные, заставленные вещами комнаты. Тяжёлые бархатные портьеры на окнах гостиной были всегда задёрнуты, и не абы как, а художественно — безупречно ровные складки-волны, безукоризненные, математически выверенные. Антон не удивился, если б узнал, что Наталья Леонидовна отмеряет расстояние между складками линейкой.

А в тот день было не так. И это едва заметное нарушение тщательно выстроенной гармонии и создавало, нет, не диссонанс, а вот этот скребущийся где-то на дне души дискомфорт, будило ту самую чуйку, которая подталкивала, нервировала его.

М-да… Этот мелкий и трусливый говнюк стоял за портьерой. Ну, конечно, же. Стоял. И всё слышал.

***

— То есть, Антон Сергеевич, вы всё-таки считаете, что этот юноша, Александр Поляков, стоял в тот день за портьерой и мог услышать, о чём вы говорили с Юрием Алексеевичем?

— Я в этом не уверен…

— Ну, конечно, конечно, как в этом можно быть уверенным. Он мог уйти до вашего прихода, мог находиться в любой другой комнате, но мы-то всё же будем исходить из самого худшего предположения, что разговор был подслушан.

Антон встретился с мягкими карими глазами, спокойными и участливыми, но за этой участливостью скрывалась жёсткость, неумение прощать, и Антон против воли вздрогнул.

— Можно, поприжать мальчишку, — неуверенно предложил он. — Поляков труслив, поэтому…