Этому миру нужна сила — а значит, он даст ему её.

Столько, сколько понадобится, чтобы сжечь дотла любого, кто встанет у него на пути.

— Мы с твоим отцом были дружны когда-то, — говорит маг, и тени сожалений танцуют в его глазах с разочарованиями. Они, разумеется, весьма надёжно скрыты — но только не по меркам того, кто уже довёл свои собственные маски практически до совершенства. — Мы выбрали разные стороны в минувшей войне, и всё вышло, как вышло… Но всё же теперь я здесь. У тебя потрясающий талант, и я готов обучить тебя путям праведного колдовства. У тебя потрясающий дар, мальчик: было бы подлинным преступлением потратить его на всякие глупости.

Мальчик — хотя уже скорее, юноша, — не перестаёт улыбаться.

Он думает о том, что этот так называемый “друг” предал его отца, поддержав новую династию.

Он думает о том, что предатели и лжецы обожают рассказывать о праведном пути, и это почти что правило бытия.

Он думает о том, что уже слишком поздно — и для праведности, и для извинений, и для искупления, да и его аура, видимая другим, лишь подделка, построенная тёмной силой на покорёженом фундаменте… Слишком поздно для этого разговора.

Но никогда не поздно для магии; никогда не поздно для новых знаний, потому что именно они — сила.

Та самая, которая ключ ко всему.

Потому мальчик — снова — улыбается, и на этот раз его улыбка мила, чуть печальна и праведна.

Именно так он улыбался на похоронах своей первой жены.

— Я буду счастлив учиться у вас, мастер.

Магия пляшет в руках, изящная и тонкая, неудержимая и безудержная. Магия любит его, идёт в руки, ластится, будто забавный щенок, целует, как самая нежная из любовниц.

Но, в отличие от толпами бегающих за ним женщин, она не предаст.

Он слышит звон зеркал за своей спиной. Он видит инстинктивный страх в глазах соучеников. Он замечает во взглядах учителя одновременно гордость и грусть.

С его собственных губ (если бы он только понял, какие из них действительно его собственные) не сходит улыбка.

Он научился выпускать свои отражения в мир, обитая таким образом во множестве тел.

Он выдаёт их за своих учеников, хотя и знает, что у него самого учеников не будет… Как минимум, настоящих.

Это очевидно: владыка всегда может быть только один.

Это очевидно: предают всегда самые близкие. Такова их природа.

Одиночество — единственное условие безопасности.

Одиночество — неизменный спутник силы.

В конечном итоге, сильнейший может быть только один.

И трон тоже всегда только один.

В этом смысл трона.

Маски пляшут, и дрожат зеркала.

Мальчик сидит на троне в месте, где сходятся потоки силы. Магия стекает с гор, переплетается в низине потоками рек, перенаправляется узором мостов, устремляясь прямо к нему в руки… Это пока что не тот самый трон, который назначен главным призом, но уже так близко, как только можно представить.

Мальчик ходит во множестве тел по множеству дорог. Мало кто знает, насколько его власть теперь велика.

Мальчик нынче, возможно, самый могущественный в этом мире колдун, и один небрежный шаг отделяет его от императорского трона — но это было бы слишком просто. Забавнее посмотреть, как старый враг, некогда кичившийся своей святостью, сожрёт и разрушит себя сам, разодранный жадной тупостью собственных детей.

И всё равно, сколько будет при этом сопутствующих жертв.

Мальчик говорит себе: я хочу поиграть с мышью, прежде чем поймать её… Но он слишком хорош в этом, чтобы лгать самому себе настолько, потому признаёт, что это далеко не самая главная причина.

Главная причина проще и одновременно сложнее: он не вполне уверен, что делать, когда трон уже завоёван. К чему должен стремиться самый могущественный маг в мире, уничтожив своего единственного достойного врага? Он не спешит убивать своего светлого учителя, потому что не хочет слишком рано знать ответ.