"Почему Война поныне остается Тем придорожным Камнем, возле которого я останавливаюсь и снимаю шляпу? Я не воевал, меня не провожали на фронт мать и невеста, я не мерз в окопе, припорошенном снегом, не истекал кровью. Но я не могу не писать, не петь, не кричать о войне! Всей Душой! Миллионы людей остались лежать в земле... Удобрять землю людьми варварство..."

Громко написано, правильно. Но не многовато ли пафоса? Или во мне говорит привычка всегда и везде посмеиваться над высокопарными фразами? Привычка, всосанная с молоком школьных учителей: восхваляй придуманное, но не думай о настоящем. Оно должно созреть для мифотворчества.

Я вернулся к оглавлению - что там еще? И обнаружил страницу с фотографией: длинные волосы, бородка, серьезные, но усталые глаза - Лик Иисуса. И подпись: "Тилл У. Избранные стихи, песни, статьи". Странно, почему в первый раз, когда я залез в Книгу, не обратил внимания на фотографию и надпись?

"И вывел меня на предельные суффиксы счастья,

И поднял меня на отчаянный подвиг души!"

Может, и красиво, но безжизненно. Я не прав? Напоминает нравоучения в стиле Деда и иже с ним.

Но если я уверен, что прав, зачем уговариваю сам себя? И откуда доносится это неуловимое ощущение, что в строках мои мысли?

– Эй, Молчун!
– крикнул я, высунувшись в дверной распах. Но Вейн даже не обернулся, пришлось вылезти. Я направился к нему, а тем временем:

"... ветер, длинным холодным шарфом брызг, намотался на шею. Я медленно приблизился к известному бас-гитаристу - он тихо напевал, забыв о моем присутствии..."

"Возьми меня с собой!

Покажи, как плещется вода.

Дай послушать, как поют золотые рыбки,

Живущие на свободе, а не за кирпичными

стенами аквариума..."

– Что поем?
– бодро спросил я, перейдя с письменных цитат на устную речь. Вейн поднял на меня спокойные, уверенные глаза, глаза человека, познавшего Истину, и ответил:

– Песню...

– Свою или Его?

– Ты спрашиваешь так, что можно поверить - не знаешь...

– А откуда мне знать?!
– я пожал плечами.

– Стихи и музыка... конечно Тилла У.
– и, после музыкальной паузы, разразился монологом: - Ты чувствуешь, как сегодня по-особенному страстно пахнет море?

"Небо впадает в море,

Море ласкает небо.

И чайки на горизонте, и..."

...и еще, и еще, и еще...

Я не верил собственным ушам: Вейн ревниво, как заботливый любовник, описывал достоинства своей Возлюбленной - Природы, которую год назад - в упор не видел! Мы дошли до того, что шутили на счет Молчуна, он, мол, появился с гитарой в руках прямо из утробы матери, доставив женщине незабываемое ощущение...

– Море, - улыбнулся он, потянул за рукав, - ты давно его не видел... А теперь - в путь, только за руль сяду я.

Устроившись на переднем сидении, Вейн приободрился, глаза запылали, как во время выступления. Молчун здорово чувствовал момент начала движения - стоунролл - будь то движение Зала или машины, ему без разницы. Требовалось задать направление, а скорость он мгновенно набирал сам.

Я вернулся в распаренное нутро бензоеда с явной неохотой. Машина резко сорвалась с места, опрокинув меня на заднем сидении. Тормоза жалобно завыли, вписывая "Медиум" в виражи. Я спрятал нос в книгу - разбиться, так хоть не зная "обочто-именно".

Тилл У. выплеснул на меня со страниц ощущения, возникшие минуту назад:

"Мы покинули берег моря,

Облизанные языками пены,

Наполненные мутью тинотемья..."

"Тилл У.
– кудесник вокала, основоположник "живой" музыки, волшебник сцены! Больше того - он гений!".

С этих слов начиналось скромное послесловие. А далее:

"Тилла У. надо слушать "живьем", иначе его действие бесполезно для вас. На концерте его "живой" голос навсегда проникает в Вашу Душу. Вы покидаете Зал помолодевшими: надежды и мечты, сила и смелость, любовь и доброта - возвращены Вам!"

Я перелистнул страницу, не дочитав, и заглянул - очень хотелось узнать: кто так сладко расхваливает Тилла У. Заглянул и зажмурился, ослепленный, затряс головой. Бр-ррр!!! Изыди, Сатана! Под послесловием, в правом углу, стояла подпись критика, на дух не-пе-ре-но-сив-ше-го нашу музыку, будь то арт-рок, соул-рок, тем паче, хард-рок...

– Что с тобой?
– Вейн остановил машину, повернулся.

– Как тебе это, а?
– я показал ему подпись.

– Написано правильно...
– Вейн пожал плечами.