Вероятно, моя военная служба началась бы несколько позже, не назначь какой-то начальник пунктом дислокации 3-го авиационного дивизиона Южного фронта в 1919 году большое село Аркадак на Саратовщине, где я рос.

Появившиеся в селе красные летчики восхищали деревенских мальчишек уже одной своей экипировкой — они носили невиданные кожаные шлемы, теплые куртки мехом наружу и такие же сапоги. А их самолеты, или, как тогда говорили, аэропланы — деревянные "ньюпоры" с пятиконечными звездами на обшитых полотном крыльях, — казались дивными, почти волшебными машинами. Да что аэропланы! В диковинку были для нас и обслуживавшие авиадивизион автомобили и мотоциклы.

Той весной я получил свидетельство об окончании единой трудовой школы второй ступени. Учился жадно, много читал и школу окончил досрочно, в шестнадцать лет, сдав экзамены экстерном — это разрешалось. В сельской ячейке юных коммунистов (так назывались у нас в Саратовской губернии первые комсомольские организации) меня выбрали секретарем.

Какому подростку не хотелось в те бурные годы быстрее стать взрослым! Обуреваемый стремлением приносить пользу революции, я уже пытался, правда безуспешно, вступить в партию большевиков. Вместе с друзьями-товарищами, загоревшимися таким же желанием, ходил в город Балашов, в уком РКП (б). Излагая свою просьбу, каждый из нас прибавил себе несколько лет. Я особенно переусердствовал: заявил, что мне двадцать три, чему, конечно, никак нельзя было поверить…

Но в Красную Армию командир и комиссар авиадивизиона меня и моих друзей приняли. И не воспитанниками, а красноармейцами. Хотя тут мы, после конфуза в укоме, свои лета не скрывали.

Помогло, наверное, то, что ячейка юных коммунистов (об этом знали в Аркадаке все) не раз по команде из сельсовета или комбеда выступала с оружием в руках против кулацких банд. Так что с винтовкой и наганом и даже с тем, как свистят вражьи пули, мы были немного знакомы. А уж объяснить комиссару, как рвемся бить белых, сумели!

Впрочем, служба в авиадивизионе оказалась для нас не слишком-то боевой. Поручали охранять на стоянке аэропланы, посылали на базу за горючим. Как-то я уговорил одного летчика взять меня в тренировочный полет. Воздушное крещение неожиданно кончилось аварийной посадкой, при которой неповоротливый "ньюпор" наскочил на ехавший по дороге обоз и убил лошадь.

Мы с летчиком остались невредимы, но моя мальчишеская убежденность в безграничном могуществе авиации была поколеблена. Появилась даже мысль, что, пожалуй, воевать на коне с саблей — дело более верное… А что воевать надо и мне, пока есть у Советской Республики враги, — это знал уже непоколебимо твердо.

Во время одной из поездок за горючим меня свалил свирепствовавший в Поволжье сыпняк. Пролежать пришлось долго. Когда встал, в Аркадаке авиадивизиона уже не было, и никто не мог сказать, куда он перебрался, где действует. Не оставалось ничего другого, как отправиться в Балашовский уездный военкомат и проситься в Красную Армию заново.

Зачислили без проволочки — был самый разгар гражданской войны. Однако направили не на фронт. Как раз шел набор на пехотно-пулеметные курсы красных командиров, и мне сказали, что подхожу туда по всем статьям: комсомолец, со школой второй ступени за плечами (такое образование считалось высоким), к тому же хоть чуть-чуть послужил.

Началась учеба в Саратове, продолжалась в освобожденном от белых Ставрополе. Переведенное туда подразделение саратовских курсов краскомов развернулось в новые, 48-е пулеметные. Их я и окончил, получив 1 октября. 1920 года звание красного командира социалистической армии.

Курсы были краткосрочные — меньше года. Однако дали немало и во всяком случае подготовили к тому, чтобы самостоятельно учиться дальше. За это я по сей день благодарен своим первым наставникам в военном деле.

Молодых краскомов послали с маршевым пополнением в 11-го армию, которая вела бои в Закавказье. Меня назначили полуротным командиром (была тогда такая должность) в действовавший на самом юге Азербайджана 248-й пехотный полк.

Через Муганскую степь и болота полк наступал на Ленкорань, на Астару, приближаясь к синевшим на горизонте Талышским горам. В этих причудливых краях, куда, ни в декабре, ни в январе не приходила зима, я постигал азы практической командирской грамоты, привыкал к ответственности за подчиненных, за жизнь людей.

Только потом я понял, насколько несложные, в сущности, боевые действия мы тогда вели, тесня с советской земли остатки уже разгромленных в Закавказье белогвардейских сил. Враг еще огрызался, но, деморализованный, ни во что больше не верящий, нигде не выдерживал красноармейского натиска.

Нас же окрыляла близость победы. Словно ее вестница, шествовала по освобожденной земле яркая южная весна, поражая тех, кто впервые здесь очутился, красотами кавказской природы. И как бы ни приходилось порой трудно, душу переполняли радость жизни, ощущение нашего торжества.

Однако борьба с белыми и интервентами подошла к концу еще не везде. Она продолжалась на Дальнем Востоке, и судьба красного командира забросила меня в 1922 году на другой конец страны.

Снова маршевый батальон, снова товарные теплушки, только более далекий путь… Где-то за Байкалом незаметно въехали в ДВР — существовавшую там Дальневосточную республику. Меня определили в 3-й Верхнеудинский полк Народно-революционной армии, которой командовал тогда И. П. Уборевич. Командир полка Яков Иванович Королев, не посмотрев на мои девятнадцать лет, вскоре доверил батальон.