Это не тот медленный романтический секс, о котором вы читаете в любовных романах или видите в фильмах. Это всё сильнее возбуждения, Эдди и меня. Я вонзаюсь в неё со сдерживаемым разочарованием мужчины, который вожделел её годами. То, что произошло между нами неделю назад, никак не утолило мою жажду.

Она издаёт звуки, которые заканчиваются чем-то средним между ворчанием и стоном, всё быстрее и быстрее по мере того, как она так быстро приближается.

— Сильнее, Хендрикс, сильнее, — умоляет она, и я теряю счёт всему остальному, включая чувство времени.

Когда она кончает, это происходит без всякого предупреждения, и звук, который издаёт её тело, такой первобытный, так невероятно непохожий на Эдди, что, как только я слышу его, мне приходится отпустить. Интенсивность моего оргазма практически ослепляет.

После этого она поворачивается ко мне лицом и берёт моё лицо в ладони. Я задерживаю дыхание, думая, что она собирается начать какой-нибудь содержательный, эмоциональный разговор, но вместо этого она спрашивает:

— Итак, где моя грёбаная одежда?

Я смеюсь, глубоко и долго, так сильно, что чуть не сгибаюсь пополам, прежде чем снова подхватываю её на руки и несу к кровати:

— Я планирую как можно дольше держать тебя без одежды, Эдди. Она тебе не понадобится.

Глава 22

Эдди

Три года назад

Я смотрю на экран компьютера, курсор мигает в середине текста электронного письма, в сообщении ничего нет, кроме адреса, который дала мне мама. Она сказала, что Хендрикс на Окинаве, на другом конце света.

Хендрикс в безопасности на другом конце света, где между нами ничего не может случиться.

Это была моя первая мысль, когда я услышала, где он. Это пиздец, что я так подумала. Это пиздец, что моя первая мысль была о нас, а не о том факте, что он морской пехотинец, который может оказаться в Ираке или Афганистане. Я испытала облегчение, узнав, что он служил где-то так далеко, что никто не мог ожидать, что я навещу его. Я думаю, это делает меня ужасным человеком.

Но за моим кратковременным чувством облегчения немедленно последовало всепоглощающее чувство страха, паники при мысли о том, что я могу потерять его на войне. Мне пришлось считать до четырёх, затем до восьми, затем до двенадцати, пока я, наконец, не успокоилась настолько, чтобы снова дышать.

Почему я сижу здесь, преисполненная того же чувства надвигающегося ужаса, и смотрю на пустое электронное письмо Хендриксу? Это всего лишь электронное письмо — оно не должно вселять страх в моё сердце.

Я начинаю печатать то, что хочу сказать, по одному слову за раз, высокопарно и бессвязно. Затем я стираю слова и начинаю сначала. Забавно, как легко текут слова, когда я записываю их в свой дневник, тексты песен, которые у меня никогда не будет шанса спеть. Но они не приходят сейчас, когда я просматриваю электронное письмо единственному человеку, которому хочу написать.

Вместо этого страх сжимает мою грудь, и я не могу дышать.

Интересно, когда я снова смогу дышать?

***

Наши дни

Хендрикс сдержал своё слово, и следующие несколько дней я провожу с ним, запершись в квартире, где на мне нет ничего из одежды, кроме его футболки, когда мы выходим подышать свежим воздухом. В противном случае, мы трахаемся, валяемся голышом и болтаем о глупостях, смеясь так, как мы привыкли, когда были подростками. Лицо Хендрикса приобретает лёгкость, счастье, которых я у него не видела.

Когда я получаю голосовое сообщение от своей матери, которая читает мне лекцию о том, что все благотворительные пожертвования, особенно на такие вещи, как моя одежда, должны проходить через неё, поскольку она мой менеджер, я беру подушку с дивана в гостиной и швыряю её в голову Хендриксу:

— Ты пожертвовал мою долбаную одежду?

Хендрикс ухмыляется, выглядя совершенно, блядь, довольным собой:

— Ты собираешься сказать мне, что не поддерживаешь ветеранские организации?

Я сильно хлопаю его по руке:

— Ты думаешь, ветеранам нужен мой шкаф, полный одежды?

Хендрикс смеётся.

— Ветеранам не нужны твои дизайнерские ярлыки, сладкие щёчки, — говорит он. — Они будут проданы с аукциона, а вырученные средства пожертвованы организации ветеранов. Но, я имею в виду, если ты хочешь их вернуть…

— Я не могу поверить, что ты украл мою одежду, — говорю я, качая головой. Я не могу поверить, что не сержусь. В Хендриксе есть что-то такое, что делает его совершенно чрезмерное поведение, его чрезмерную заботу неожиданно милыми. Секс, должно быть, делает меня глупой.