— Восемнадцать, — ответила девушка. — Мы переехали в Сарайкет из Сетани, когда я была маленькой. А где твой дом?

— Нигде, — отозвался Маати. — То есть, когда меня отослали в школу, я… Моя семья осталась в Патае, а мне… в общем, мы больше не вместе. Теперь я — поэт.

В ее лице появился оттенок грусти. Она подалась вперед и тронула Маати за запястье.

— Тяжело, наверное, — произнесла она, не сводя с него глаз. — Всегда одному.

— Ну, не так уж, — сказал Маати, крепясь, чтобы голос его не выдал. От ее платья исходил аромат — густой, как запах пашни, и достаточно сильный, чтобы заглушить цветочное буйство вокруг. — То есть я уже обвыкся.

— Ты молодец, раз стараешься не подавать вида.

В этот миг, словно в ответ на молитву, из малого зала в дальнем конце сада выплыл андат. На нем было черное одеяние с алой нитью, скроенное в стиле Старой Империи. Маати вскочил, сунул сливу в рукав и согнулся в прощальном поклоне.

— Прошу меня извинить, — сказал он. — Андат уже вышел, и, боюсь, мне тоже пора.

Девушка ответила позой с оттенком сожаления, но Маати уже отвернулся и припустил бегом по дорожке, скрипя белым гравием. Оглянулся он, только когда догнал Бессемянного.

— Ну и ну. Какое поспешное бегство!

— Не знаю, о чем ты.

Бессемянный приподнял бровь, и Маати залился краской. Однако андат тут же жестом свернул тему и начал другую:

— Хешая до вечера не жди. Он велел тебе отправляться в дом и вычистить полки для свитков.

— Я тебе не верю.

— Стало быть, наука пошла тебе впрок, — усмехнулся андат. — Он вот-вот придет. Аудиенция у хая затянулась, но все планы на вечер остаются в силе.

Маати невольно улыбнулся в ответ. Что ни говори, совет андата насчет Хешая-кво оказался верен. Утром Маати встал, твердо вознамерившись следовать за поэтом всюду, куда бы ни отправил его хай. Поначалу старый поэт вел себя скованно, но к полудню уже вовсю объяснял Маати, что входит в обязанности андата, как это связано с обычаями утхайема и низших домов, посредством чего регулируется жизнь города. Да и Бессемянный, несмотря на лукавство, беспардонность и хитроумие, больше не казался ему злым насмешником, так испугавшим его по приезде.

— Да не равняйся ты на старика, — произнес андат. — Из меня учитель куда лучше. Взять хотя бы ту девчонку. Я тебе расскажу, как…

— Спасибо, Бессемянный-тя, но я беру уроки только у Хешая-кво.

— В этом деле он тебе не поможет. Если не захочешь узнать, как сторговаться со шлюхой.

Маати отмахнулся от него, и в этот миг из арки показался Хешай-кво. Рассерженно хмуря брови, он что-то бормотал, точно споря с воображаемым собеседником. Подняв глаза и увидев Маати, застывшего в приветственном поклоне, он улыбнулся, но улыбка вышла поспешной и вымученной.

— Я встречаюсь с Домом Тиянов, — произнес поэт. — Эти идиоты упросили хая устроить частную церемонию. Что-то по поводу договора с западниками. Точно не помню.

— Я бы хотел присутствовать, если можно, — вставил Маати. В последние дни это стало чем-то вроде клише, и Хешай-кво, как обычно, ответил рассеянным согласием.

Поэт повернул на юг и стал спускаться с холма к нижним дворцам. Маати и Бессемянный шли позади. Перед ними расстилался город: серые и красные крыши, улицы, ведущие к морю, чтобы слиться у набережной, а за ними — мачты кораблей, само море и громада неба. Казалось, эта картина родилась в воображении художника. Мир не бывает настолько совершенен и ярок. А рядом, почти неразличимо на фоне невольничьих песен и скрипа гравия под ногами, бубнил себе под нос Хешай-кво, поводя пальцами.

— Он был у хая, — пояснил еле слышно андат. — И встреча прошла неудачно.

— Почему?

Ответил, как ни странно, Хешай-кво.

— Потому, что хай Сарайкетский — жадный, мелочный и тщеславный засранец, — проронил он. — Точнее всей сути наших бед не выразить.

Маати оступился и не то хихикнул, не то поперхнулся от неожиданности. Когда поэт посмотрел на него, он попытался изобразить хоть какое-то чувство, но руки не слушались.

— Что? — испытующе спросил Хешай-кво.

— Хай… Вы только что… — пролепетал Маати.

— Он всего-навсего человек, — сказал поэт. — Ест, пьет, справляет нужду и бредит во сне, как всякий другой.

— Да, но он же хай!

Хешай-кво отмахнулся и снова пошел впереди. Бессемянный подергал Маати за рукав и дал знак наклониться. Маати подставил ему ухо, продолжая следить за тропой и поэтом.

— Он просил хая отменить одну сделку, — прошептал Бессемянный. — А хай посмеялся над ним и велел не капризничать. Хешай несколько дней готовил это прошение, а ему даже не дали озвучить все доводы. Жаль, тебя там не было. Я чуть не прослезился. Наверное, поэтому старый хрыч не хотел брать тебя с собой — ему не нравится, когда его унижают при учениках. Подозреваю, сегодня он основательно напьется.

— А что за сделка?

— Гальтский Дом взял на себя посредничество в скорбном торге.

— Скорбном торге?

— Это когда нас используют, чтобы извлечь плод из утробы матери, — пояснил Бессемянный. — Способ более безопасный, чем травяные настои, подходит даже для поздних сроков беременности. И, к хайской радости, весьма дорогостоящий.

— Боги. Неужели мы это делаем?

Бессемянный принял позу с оттенком похвалы шутке.

— Что нам велят, мальчик мой, то и делаем. Ты да я — такие же марионетки. И те, кто нами правит — не исключение.