Я хотел уже махнуть рукой, думал искать случайные заработки, а тут как-то на одной свадьбе оказался за одним столом с начальником управления милиции нашего района. Меня тут же представили ему. Он, как ни странно, оказался большим почитателем поэзии, и даже знал наизусть несколько моих стихотворений, одно из которых даже начал тут же читать вслух. Потом он стал интересоваться моей жизнью, состоянием здоровья, спросил о том, есть ли у меня какие-нибудь трудности. Вид у меня был тогда болезненный, я был худой и печалился, что постоянно нет денег на выпивку, разве что иногда друзья мне помогали. Но я не собирался ему рассказывать обо всем этом и не думал вообще на что-нибудь жаловаться. Людей, имеющих власть, я никогда не любил и всегда старался не попадаться им на глаза. Так получилось, что кто-то из людей, сидящих за этим столом и хорошо знающих меня, рассказал начальнику милиции о том, что я не могу больше работать по состоянию здоровья, но и никак не могу уйти на пенсию. Начальник, внимательно выслушав это, сказал, что обязательно поможет мне в этом и попросил прийти на днях к нему на прием, потом крепко пожал мне руку и ушел, напоследок сказав, что будет ждать моего прихода. Все находящиеся на свадьбе завидовали мне в тот день: какое счастье выпало мне, какого я удостоился почета, что лично начальник управления милиции района пригласил меня к себе на прием! А я даже не пошел к нему и вскоре забыл об этом. Но, однажды, примерно через месяц после этой встречи, случайно взглянув в окно, я увидел, к своему удивлению, этого человека в нашем дворе, когда тот в сопровождении моего старшего сына уже направлялся к нам в дом.

Увидев его, я тут же вышел навстречу, как это подобает хозяину. Я его провел в лучшую комнату, которую жена все время старалась держать в хорошем состоянии, чтобы принимать гостей, но все равно и здесь все выглядело убого. Начальник сделал вид, будто всего этого не замечает и тут же начал рассказывать, что все это время он ждал моего прихода и не мог понять, почему я отказался удостоить его такой чести и не пришел к нему до сих пор на прием. Узнав, где я живу, решил сам навестить меня, как говорится, если не гора к Магомеду, то Магомед к горе. Потом он рассказал, что, не дождавшись меня, сам поговорил с начальником пенсионного фонда, и тот готов помочь и ждет меня. Начальник милиции даже не стал чай пить и ушел; на улице ждала его машина. Жена уговорила меня на следующий же день отправиться в пенсионный фонд, и мне пришлось так и сделать. Начальник пенсионного фонда встретил меня, как очень важного человека, и готов был чуть ли не подошвы мне лизать. Он пригласил меня в свой кабинет и, напоив чаем, сказал, что назначил мне довольно высокую пенсию. Когда он назвал ее размер, я удивился: она была почти такая же, сколько я получал на последнем месте работы. Тут, безусловно, постарался начальник милиции, поклонник моих стихов. С того времени и по сей день я получаю эту пенсию и кое-как свожу концы с концами. Мне, главное, нужно, чтобы на выпивку хватало, а семью содержит жена. Теперь ей хотя бы не приходится выдавать мне деньги на похмелье. А друзья и почитатели моих стихов тоже иногда помогают, ведь все знают, что, не выпив, я не могу сочинить ни одной строчки. К тому же я не пишу свои стихи, я их рассказываю. Они приходят мне в голову, когда я пью, и тут обязательно кто-нибудь из сидящих за столом записывает их, потом передает другим. Порой, когда я декламировал новое стихотворение во время очередного застолья, кто-то записывал мой голос на кассету, и она потом передавалась из рук в руки и переписывалась. Так были созданы и распространены все мои стихи…

Вздохнув, поэт вновь полез в тумбочку за бутылкой и вылил все, что в ней оставалось, в стакан. Но этого оказалось мало. Тогда он вытащил из тумбочки другую, неоткрытую. Что-то бормоча, он открыл ее и, долив стакан доверху, выпил его залпом. После этого опустил голову, уперся локтями в бедра и замер в таком положении. Абид решил, что поэт теперь очень долго не поднимет голову и не заговорит с ним, ведь видно было, что он ушел в себя.

Но Джафар вскоре поднял голову, потом даже встал, подошел к окну и отодвинул в сторону грязную и рваную занавеску. Оконное стекло также не отличалось чистотой – все в пыли и пятнах. Поэт постоял какое-то время перед окном, потом медленно вернулся к своей кровати и сел на нее. Сетка была до того старая и слабая, что прогибалась почти до пола под тяжестью его тела. Впрочем, то же самое происходило и с кроватью Абида.

– Да, я не сказал, что было потом с этим начальником милиции, любителем поэзии, – вымолвил поэт, который, казалось, немного отдохнул и взбодрился. – После того как он мне помог уйти на досрочную пенсию и получать не такие уж плохие деньги, какое-то время о нем не было слышно. Честно говоря, я опять забыл про него. Я всю жизнь, как уже сказал, испытывал непреодолимую неприязнь к персонам, занимающим государственные посты, особенно к представителям власти, которым дозволено применять силу против людей. Поэтому избегал этих людей, не любил их. Моими друзьями были всегда люди самые обыкновенные. Я любил общаться с пастухами, иногда надолго оставался у них, когда поднимался в горы. В городе вокруг меня всегда собирались простые и бедные люди. С ними я чувствовал себя свободным, мне нравились их чистосердечность, искренность, даже наивность. Среди простых людей я не видел ничего, кроме доброжелательности и порядочности. Это помогало мне раскрывать душу и сочинять стихи. Мне только не нравилась уверенность обычных людей в том, что человек, занимающий пост, имеет право делать все, и что он никогда не сделает ни больше, ни меньше того, что требует закон.

С ними же я часто сидел в кафе, но в отдельной комнате. Обычно, когда я находился там, работники этого заведения никого в эту комнату больше не пускали, понимая, что присутствие посторонних может помешать мне или прервать льющиеся стихи. Как-то во время одного из таких застолий, когда я, хорошенько выпив, начал читать стихи, к нам вошел молодой человек в милицейской форме. Я удивился и хотел попросить его покинуть помещение, но он вежливо сказал, что меня хочет видеть начальник милиции, который сидит в машине на улице.

Я наконец-то вспомнил о нем и еще о том, что даже не поблагодарил его за пенсию. Но все равно я не хотел прерывать застолье и начатый стих и попросил этого молодого человека – шофера начальника милиции – передать ему мою благодарность. А еще просьбу – отложить нашу встречу на несколько дней и подождать, пока я смогу явиться к нему сам. Но я почувствовал, что все забеспокоились – ведь не каждый день начальник милиции является лично к кому-то и, бог знает, с какой целью. Как бы смиренно наш народ ни вел себя перед представителями власти, все равно от них, особенно от силовиков, никто ничего хорошего не ждет. Поэтому мне пришлось выйти из кафе и отправиться к нему.

Новый «Виллис», на котором обычно ездили работники милиции, стоял не перед самим кафе, а неподалеку, на обочине. Подойдя к машине, я увидел, что он сидит на заднем сиденье, в штатской одежде, а не в милицейской форме с погонами подполковника, и читает газету. Я слегка постучал в окно машины; стук заставил его вздрогнуть и поднять голову. Увидев меня, он обрадовался и, второпях сложив газету, выскочил из машины. Я вновь испытал неудобство от стремления этого человека оказать мне почет и уважение, как бы ни было, он был важной персоной не только нашего района, но и всего Баку. Начальник милиции – он вообще-то, скажу, был моложе меня, ему тогда не было и сорока лет – обнял меня крепко и первым делом спросил о том, доволен ли я своей пенсией. Я ответил, что да, и поблагодарил его за проявленную заботу обо мне. Он довольно рассмеялся, а потом, положив руку мне на плечо, отвел немного в сторону и, вновь раскрыв на разворот ту самую газету, которую выходя из машины взял с собой, показал мне полстраницы, где были опубликованы стихи нескольких поэтов. Некоторых из них, в основном молодых, я узнал – они время от времени приносили мне свои стихи. Как поэты, они в большинстве своем были неинтересны; они стремились не к тому, чтобы действительно научиться писать хорошие стихотворения, а лишь к тому, чтобы где-нибудь опубликовать написанное, какого бы уровня оно ни было. Я многим из них советовал, не публиковать стихи в газетах, которые не имеют никакого отношения к поэзии. Ведь эти газеты как раз любят печатать подобное, чтобы показать какие они разносторонние и как заботятся о досуге читателя.

Я, взяв у него газету, посмотрел еще раз внимательно имена авторов и прочел начало некоторых стихотворений. Потом слегка пожал плечами, посмотрев ему в глаза, в которых я увидел в ту минуту какой-то бешеный блеск и самодовольство. Я пытался дать ему понять, что мне совершенно неясно, зачем он показывал мне эти стихи. Он опять довольно улыбнулся, провел указательным пальцем по странице и остановился на одном из имен, которое мне опять ни о чем не говорило. Успел, однако, заметить, как дрожала рука начальника при этом. Я опять пожал плечами, прочитав несколько строчек автора, на стихи которого он указывал.