Рассказ отца обнадежил Абида: может, и в самом деле все его переживания необоснованны, и не стоит обращать на них внимания, они сами по себе пройдут.

До начала занятий в школе времени оставалось еще более чем месяц, и родители решили все же положить Абида в больницу: пусть младший сын проведет остаток каникул в ней.

После того как отец с матерью ушли, немолодая женщина в белом халате привела Абида в одноэтажный, длинный корпус больницы. Корпус был старый, на углах и в некоторых местах под крышей виднелись широкие трещины. Когда-то здание было покрашено в розовый цвет, но теперь об этом можно было лишь догадываться по оставшимся на нем полоскам, а так оно казалось теперь серым. Женщина вошла в самую последнюю дверь, Абид последовал за ней. Здесь картина была еще более неприятной – обшарпанные стены и гнилые доски, да к тому же еще какой-то неприятный запах. Внутри корпуса тянулся коридор, темный даже днем. Они вошли в какой-то кабинет со стершейся табличкой, и женщина велела ему сесть на стул возле письменного стола, накрытого белой материей. Изредка задавая ему вопросы – о семье, о том, сколько Абиду лет и в какой школе он учится – она записала все это, положила бумагу в папку, и они снова вышли в коридор, прошли по нему и зашли в одну из палат. Запах в палате был еще более острый и неприятный, чем в коридоре, ее стены были когда-то покрашены в темно-зеленый цвет, а по середине пола шла красная линия. Здесь в ряд стояли пять кроватей, но все пустовали, кроме одной, на которой сидел седой, неопрятный и болезненный на вид мужчина.

Женщина показала Абиду его кровать, вторую от двери, и тумбочку, куда он мог положить свои вещи и непортящиеся продукты. Кровать была железная, на ней лежали матрац, покрытый синим, ободранным одеялом, напоминавшим собачью шкуру, с которой облезла шерсть, и подушка с наволочкой. Из наволочки торчали перья, и сама она то ли от старости, то ли оттого, что слишком много подвергалось стирке, была в больших, желтых, наверное, уже не отстирываемых пятнах.

Абид сел на кровать и осмотрелся. У мужчины кровать была самая последняя от двери, возле большого окна. Как только ушла сотрудница больницы, мужчина тут же открыл свою тумбочку и начал в ней копаться. Абид успел заметить в ней граненые стаканы и несколько бутылок водки. Мужчина взял одну бутылку, налил спиртное в не очень-то чистый стакан и, морщась, с какой-то легкой озлобленностью, осушил его одним махом, запрокинув голову. Убрав бутылку и стакан, он встал с кровати и направился к двери, но, дойдя до нее, остановился и спросил Абида низким, прерывистым голосом, наверное, из-за того, что дышалось ему с трудом:

– Ты кто такой и как сюда попал?

Такого негостеприимства Абид не ожидал, и тихо, как обиженный ребенок, ответил:

– Болею и пришел сюда лечиться.

– Лечиться? Здесь? – ухмыльнулся мужчина. – Гляди, в каком состоянии эта больница… Здесь ты надеешься лечиться? Зря! Смотри, не прихвати здесь еще какую-нибудь болезнь.

Мужчина закашлялся и так сильно и громко, что все его тело сотряслось. Наконец-то он перестал кашлять, вытер рукой вытекшую на губы и подбородок слюну, выпрямился и, больше не сказав ни слова, открыл дверь и вышел из палаты. Ему слышались какое-то время медленные шаги старика по коридору.

Оставшись один в комнате, Абид вначале хотел лечь на кровать и немного подремать. Только из-за запаха, стоящего здесь, и из-за вида постели, как и всей комнаты, ему расхотелось это. Потом он решил почитать одну из книг, которую взял с собой в больницу, но, полистав немного, закрыл ее и с досадой бросил на тумбочку: у него начала болеть голова – то ли от этой вони, то ли от непривычности этой убогой и заброшенной палаты.

Абид решил выйти во двор больницы и немного прогуляться. Мать купила ему новую пижаму, чтобы носить здесь, где, как она говорила, давали поношенную. Абид достал из сумки пижаму, упакованную матерью, и надел ее. Постояв еще немного в палате, он вышел в коридор, оттуда на улицу. На крыльце и на деревянной скамье без спинки сидели больные – все мужчины и все в пижамах. Когда Абид прошел мимо них, кто-то крикнул ему вслед охрипшим от табака голосом:

– Эй, юноша! Что же тебя не научили оказывать почтение людям постарше? Ты хотя бы поздоровался!

Это говорил толстоватый, облысевший мужчина, по-видимому, самый пожилой среди всех. Абид остановился, повернулся к ним лицом и только теперь заметил, что мужчина, который лежал с ним в одной палате, тоже сидел среди них. Что ему делать? Уйти, не ответив им? Они могли тогда крикнуть ему вслед что-то оскорбительное, на что он не должен был бы реагировать и сделал бы вид, будто не слышит или не понимает, что обращались именно к нему. Но поступить так было нелегко, ведь он потом все равно вернется в это здание, в свою палату и еще много раз будет проходить мимо этих людей, лечившихся здесь же, рядом с ним. А извиниться перед ними он считал унизительным для себя. Кроме того, это еще означало, что он должен будет жить здесь по их правилам, которые были чужды ему и непонятны, и слушаться всегда и во всем этих людей только из-за того, что они были старше его. Это означало, что он будет вынужден общаться с этими людьми и отвечать на их вопросы даже тогда, когда этого не хочет. Общаться с людьми, мысли, желания, взгляды, убеждения и цели которых были ему чужды, неинтересны и даже отвратительны.

Абид решил повернуть обратно, вглядываясь в глаза этих людей. В одних он увидел презрение, в других озлобленность, а в третьих удивление. Дойдя до них, он остановился, но, как ни старался, не мог держать голову прямо и смотреть на них с близкого расстояния. Он опустил голову и, наверное, еще и покраснел. Абид напряженно смотрел на кусочек земли между ногами и на носки своих тапочек, которые мать тоже купила ему для больницы. Он ничего не говорил, молчал и ждал, когда, закончив свои упреки, наставления и советы, они разрешат ему уйти. Мужчина, позвавший его, что-то беспрестанно говорил, то возвышая, то понижая голос, но из его слов Абид ничего не различил, кроме часто повторявшихся «ты», «родители», «старшие», «младшие», «воспитание». Наконец тот замолчал. Постояв перед мужчинами еще несколько минут, Абид ушел, чтобы немного проветриться и успокоиться, прогуливаясь по двору больницы. Когда он удалялся, больные что-то еще говорили ему вслед, но он опять не понял их слов и неуверенными, нетвердыми шагами направился вглубь двора.

Вдоль дорожек были посажены елки. Повернув направо, Абид увидел недалеко от корпуса поликлиники низкий водяной кран с небольшим бассейном. Из бассейна с журчанием вытекал маленький ручей и исчезал на лужайке. Под краном набирали воду в эмалированные ведра две девушки в серых, длинных халатах, по виду тоже пациентки этой больницы. Пока девушки наполняли ведра, Абид, встав чуть поодаль, ждал, когда освободится кран, и невольно наблюдал за ними. Одна из девушек часто поднимала голову и смотрела в его сторону, внимательно разглядывая то ли его самого – хотя Абид был малопривлекательным и не пользовался вниманием у девушек – то ли его новую пижаму. Набрав воды и удаляясь с полными ведрами, она оглянулась на него еще несколько раз. У Абида из-за недавнего инцидента все еще горели щеки, а лицо, наверное, было красным. Может, девушка смотрела на него из-за этого? Подойдя к крану, Абид набрал воды в пригоршню и стал плескать на щеки, шею и грудь, расстегнув верхние пуговицы пижамы.

Потом, продолжая прогулку, он пошел по другой аллее к двухэтажному корпусу. Там больных было явно больше, в том числе и женщин, и в отличии от обитателей его отделения, здесь никто не обратил на юношу особого внимания. Абид увидел освободившееся место на скамье и сел. У некоторых больных, сидевших рядом с ним в старых, поношенных пижамах и халатах, была забинтована голова или перевязан глаз, а кто-то носил гипс на руке или ноге. Рядом с больными сидели и другие люди. Судя по тому, что Абид краем уха улавливал из их разговоров, это были родственники; они в основном рассказывали больным о содержимом принесенных ими пакетов с едой.