— Спать надо крепче.

Только через несколько дней за нами приехала машина. Не обычный грузовик. Жестяная будка с зарешеченными окнами, какой-то парень в форме задвинул засов. Он сидел рядом с шофером и всю дорогу поглядывал через окошко, тоже зарешеченное, чем мы занимаемся. А чем мы могли заниматься? Нас трясло, вот и все. Дорога шла вверх-вниз, так что мы ехали больше зигзагами, чем по прямой, и нас кидало из стороны в сторону. Я все думал: что я, собственно, такого ужасного сделал? От лесничихи сбежал? В поездах торговал? Без билета ездил? Ну вот, так я и оказался в этой школе.

Ага, мы не договорились, до скольких очков играем. Как хотите. В школе мы всегда договаривались. В зависимости от того, сколько нас человек. И еще от того, когда начали. Это, в свою очередь, зависело от того, когда уйдет воспитатель. Но я обещал вам рассказать, зачем он собирал эти спичечные коробки. Сами вы не догадаетесь. Посмотрите на этот коробок. Что вы видите? Да, тут тёрки, отсюда спички вынимают, с одной или с другой стороны, а тут этикетка. На этой вот написано: «Накормим голодных детей». Какой-то фонд. Тогда были другие этикетки. Причем они все время менялись. Спички закончатся, пойдешь за новым коробком или у кого-нибудь из кармана вытащишь, а там уже новая этикетка. На предыдущей — «Не забывайте чистить зубы», а тут — «Да здравствует Первое мая» или «Вперед, молодежь мира», или «Весь народ поднимает из руин столицу». Если не знать, в какое время живешь, можно было бы догадаться по этим этикеткам. Не знаю, какие они теперь. Я уже говорил, что почти не пользуюсь спичками, всё электрическое. И не курю. Однако, на мой взгляд, каждую эпоху можно из этих этикеток сложить. Собственно, так оно и есть.

И воспитатель наш так же рассуждал. Велел вырезать в столярной мастерской кусок фанеры. Какого размера? Ну, без преувеличения — почти со школьную доску. К ней он рядами прикалывал спичечные коробки. Свободного места было еще много, поэтому воспитатель каждый вечер приходил и напоминал, чтобы не выбрасывали коробок, когда спички закончатся. На каждую политинформацию мы приносили эту доску в класс. Вдвоем-втроем, она довольно тяжелая была, а воспитатель шел сзади и покрикивал:

— Осторожно! Осторожно!

Видимо, коробки были не очень хорошо закреплены, потому что иногда какой-нибудь по дороге отваливался. О, тогда он сердился, мальчиков, которые несли доску, обзывал ослами, дураками, остолопами. Так вот, при помощи этой доски он нас воспитывал — коробок за коробком. Вероятно, думал, что раз мы постоянно в них играем, то процесс пойдет легче.

Вызовет к этой доске, укажет палкой на один из коробков и спрашивает: что, мол, на нем изображено? Но это еще не все: тему надо развить. С развитием темы дело обстояло значительно хуже. Даже если кому-нибудь из нас удавалось ее немного развить, воспитатель продолжал допытываться. А если еще подробнее, а подумай, как это следует понимать? И если мы понимали не так, как следует, выходил из себя, орал, что мы все вечера напролет играем в коробки, даже когда он от нас уходит, мы думаем, что он не знает, чем мы занимаемся, но он все знает. Он знает, что это за игра. И на что мы играем.

Честно говоря, если подумать, это было вовсе не так уж глупо. Вот сами мне скажите: как воспитать человека так, чтобы он не сомневался, в какие времена живет? Человека волнует только то, что он живет от рождения до смерти. А кому нужен человек, который живет от рождения до смерти? Иногда ему и того вроде много. А если бы он сам мог решать, в какие времена хотел бы жить, вряд ли кто-нибудь выбрал те, что ему достались. Согласитесь, труднее всего жить в своем времени. Гораздо легче раньше или позже, только бы не в своем. О, воспитать человека — дело непростое. Никогда не знаешь, какой способ сработает. Так почему бы и не спичечные коробки?

Ну, теперь ваша очередь.

Я вам не рассказывал? Мне казалось, рассказывал. Поехал и купил. Не в ближайший городок. Ближайшие — это была глухая провинция, там ничего такого даже искать не стоило. Я хотел коричневую фетровую. Набегался, пока нашел шляпный магазин. Может, я бы даже прошел мимо, потому что витрина была не больше окошка — вот как это мое, а в ней только шапки, береты и одна серая шляпа. К счастью, я заметил, что немного в глубине, за этими шапками и беретами, словно прячется коричневая фетровая шляпа. Обрадовался, вошел. Магазин был темный, длинный, как коридор, единственный источник света — окно витрины, в противоположном конце продавец за прилавком. Должно быть, он дремал, потому что, когда я вошел, поднял голову и, зевая, бросил:

— Я вас слушаю.

— Я бы хотел шляпу, — сказал я, чуть извиняющимся тоном, мне было неловко, что я его разбудил.

— Какую?

— Коричневую фетровую.

— Коричневых фетровых нет. Коричневых вообще нет. Только то, что здесь, молодой человек. — И он указал на полки у себя за спиной. Там лежали кепки, береты, какие-то шапки, а шляп всего несколько и в основном такого же серо-бурого оттенка, как та, на витрине, да еще две-три зеленоватых — насколько можно было разглядеть в полумраке, царившем в этом конце магазина. — Вы думаете, молодой человек, что пришли в магазин, да?! — Продавец вскочил. Он был невысок, но вдруг показался мне довольно крупным. — Нет, это не магазин. И уж точно не шляпный. Вот до войны у меня был шляпный магазин. О, если бы вы зашли ко мне до войны...

Я прервал его:

— А та, что на витрине?

— С витрины я не могу снять.

— Почему?

— С витрины можно снимать только во время переоформления витрины.

— А когда будет переоформление?

— Кто же может это знать? Кто же может это знать, молодой человек? Товар должны привезти, чтобы было что переоформить. — И добавил, словно все еще досадуя, что я нарушил его дрему: — И потом, та, что на выставке, вам будет велика. Вам нужна на номер меньше, я же вижу. Или даже на два, если вы пострижетесь. Откуда взялась мода на эти шевелюры? Все не слава Богу. Все с ног на голову поставили.