Никита, свесившись, посмотрел вбок, где должна бить струя помпы, и, ощерясь, кивнул мне: «Пошло!»

Я хотел встать, но снова упал на четвереньки. С тоской я услышал уже знакомое мне тяжелое завывание мотора, идущего на волну. По мокрому полу я заскользил к железному трапу, вцепился в него и посмотрел вверх. Никита, насквозь мокрый, в розовой, прилипшей к телу, ставшей прозрачной рубашке, расставив ноги, стоял за штурвалом. Я вылез наверх, хватаясь за леера, встал.

— Освежает! — увидев меня, прокричал Никита.

Я огляделся. Мотор прекрасно стучал, помпа качала. Ликование охватило меня. Я заметил, что и Никита в полном блаженстве, — рот его был приоткрыт, глаза сияли.

— В каюте… посмотри! — сквозь шум прокричал мне Никита.

Я сполз в каюту. Там все было вверх дном: постели наши упали с диванов в проход, графин выскочил из гнезда и катался по полу.

— Крепи по-штормовому! — свесившись вниз, прокричал мне Никита. Я стал запихивать постели под откидные сиденья, потом, допив воду, засунул туда же и графин. Иногда меня бросало, я оказывался на полу или на другом диване. Я быстро посмотрел в окно, оно было закрыто водой, словно мы шли на подводной лодке. Потом я увидел с удивлением, что у окна качается высокий белый выходной буй, — оказывается, мы еще не вышли в озеро.

Я вылез наверх, и Никита, почему-то радостно, показал на раскачивающийся рядом буй.

— Абсолютно не двигаемся! — прокричал он мне в ухо.

Мотор снова изменил тон: мы лезли на очередную гору.

Выходной буй качался рядом с нами, — казалось, можно его достать, только вот не упасть бы в волны. Потом он медленно стал отходить. И вот я обернулся, он прыгал на волнах сзади.

— Дойдем до шхер, — радостно закричал Никита, — а там уж!.. «Портфели форели!», «Сига до фига!» — сам слыхал!

Вокруг были только волны, лишь слева впереди торчал высокий белый цилиндрик.

— Осиновецкий маяк! — прокричал мне Никита. Я кивнул.

Мотор стучал ровно, лишь слегка захлебываясь при входе на волну.

Я вынес наших лещей, сел, свесив ноги с кормы, и стал чистить. Крупная чешуя стреляла далеко, переливаясь на солнце, Никита оглянулся, довольно кивнул.

…Ладога оказалась пустынной. Мы шли весь день и не встретили ни встречных кораблей, ни островов.

Мы уже привыкли к волнам. Иногда только, словно о чем-то напоминая, поднимался короткий порыв ледяного ветра, по волнам проходила словно бы дрожь, и такая же дрожь чувствовалась вдруг на коже.

Вокруг по-прежнему была только вода. Мы молча озирались, надеясь увидеть хоть что-нибудь, кроме воды.

«Безумие — на скорлупке лезть в эту пустыню!» — такая мысль появилась у меня и, судя по долгому его молчанию, у Никиты.

Тем более, когда начало темнеть, почему-то стали нарастать волны.

— Ладога всегда расходится к ночи, — небрежно сказал Никита.

Мы, не сговариваясь, посмотрели на карту, придавленную на крыше рубки двумя гаечными ключами и иногда задираемую по краям порывами ветра.

…Пристать здесь было негде: вдоль берега на карте тянулись мелкие полукрестики, обведенные штриховыми кружками, — подводные камни.

Я понял вдруг: озеру совершенно безразлично, что нам абсолютно негде высадиться на берег!

Слева исчезало солнце, справа шла на нас страшная тьма. Только горела там одна-единственная звезда — и я заметил, что это не лучистая точка, а маленький светящийся шарик. Потом стало абсолютно темно, мы поднимались на высокую черную волну, потом, замерев, скатывались в пропасть.

Мотор неровно стучал, мы прислушивались к нему: вдруг заглохнет — тогда конец.

Мы стояли на корме, глядя вокруг, нигде не было видно ни огонька. Снова волна — выше предыдущей — и снова соскальзывание вниз, когда желудок поднимается к горлу.

«Но должен же быть этому конец!» — думал я, но, оглядевшись вокруг, понимал, что никто нам тут ничего не должен.

И никому тут не интересно, будет ли работать у нас мотор, не кончится ли топливо, не налетим ли мы в темноте на камни.

Вдруг, при подъеме на волну мне показалось, что впереди коротко что-то сверкнуло.

— Смотри! — закричал я.

— Где?!

Мы долго вглядывались во тьму, но ничего в ней не видели.

Мы снова скользили вниз.

«Когда-то должно это кончиться?» — думал я, но «это» и не думало кончаться, ему было безразлично, что чувствую сейчас я.

Потом, после долгих часов тьмы, мы вместе вдруг увидели проблеск лучистого огонька, но он казался слабее и дальше, чем висящая сбоку звезда.