Я бросил на кровать свою сумку и вышел подышать воздухом. Праздничные огни погасли, над шатром цирка и площадкой с трейлерами раскинулось чистое ночное небо Огайо.

Похолодало, и я плотнее застегнул куртку. Было новолуние. Надо мной раскинулся Млечный Путь и уже не такие чужие, как ещё совсем недавно, созвездия. Где-то там, в этой бескрайней и головокружительной пустоте была моя родина. Пока я не мог точно определить её координаты, но знал, что скоро это сделаю. А потом сделаю всё, чтобы связаться с ней. «Хоть та земля теплей, а родина милей, милей — запомни, журавлёнок, это слово», — как любил петь, чуть выпив, мой новый отец.

Неожиданно и остро накатила тоска по Гараду. За последний год я настолько сроднился с Землёй и привык к своему новому человеческому обличью, что образ родины как-то отдалился и даже слегка потускнел. Нет, я по-прежнему ежедневно вспоминал о Гараде, вспоминал его города, леса и реки; бесконечные снежные равнины и блеск южных морей; вспоминал лица родных и близких мне людей-силгурдов. Но в то же время я заметил, что всё реже мыслю на гарадском языке, — его место занял русский.

Впрочем, кажется, сейчас я подумал об этом на английском.

Осознав сей факт, я улыбнулся. Гибок и пластичен человеческий мозг, всё-таки. Эдак через неделю-другую меня и вовсе от американца никто не отличит. Русский акцент, вон, уже практически исчез.

Вот и хорошо, сказал я себе. В конце концов умение быстро учиться — одно из моих важнейших умений. Сольёмся на время с местностью и народом. Пусть ЦРУ обломается. Интересно, как там родной Комитет госбезопасности? На ушах стоит, нет? Мама с папой и сестрой Ленкой, наверное, сильно переживают. Мать, небось, так и вовсе ночами не спит. Прибавлю я им седых волос, это точно. Эх, весточку бы подать. Но как? По телефону не позвонить. Радио? Отпадает, тут же засекут. К тому же я не радист от слова совсем — ни частот нужных не знаю, ни позывных. Телеграмма? Ну да, телеграмма в Кушку, СССР из штата Огайо, США. «Жив здоров не волнуйтесь целую Серёжа». Теоретически, наверное, возможно. Но практически… Опять же велик риск себя обнаружить. Да что там велик — так и случится, только высунься. Стоп. А если обычное бумажное письмо? Обычное письмо в конверте. Трудно поверить, что ЦРУ контролирует все почтовые отправления в стране. В любом случае, есть немалая вероятность, что письмо проскочит. А если даже и не проскочит, то я ничего не теряю. Ну, узнают они по штемпелю, что письмо бросили в почтовый ящик где-нибудь в Огайо и ли другом каком штате (кстати, надо будет выяснить у Мэта наш маршрут, куда мы дальше двинуться собираемся) такого-то апреля — и что? Я уже с цирком далеко буду. Решено. Завтра же выясню наш маршрут, куплю конверт на почте и отправлю. Только не в Кушку, а…

— Джонни, это ты?

Удивительно тихо всё-таки умеют подкрадываться некоторые воздушные гимнастки.

— Я, Венди.

— Что ты здесь делаешь?

— Любуюсь звёздами. Смотри, какая красота.

Она подошла, встала совсем близко. От неё пахло свежей — после душа — кожей и совсем немного хорошими духами.

— Разбираешься в звёздах?

— Есть такое.

— Покажи мне.

Я обнял её за плечи:

— Смотри. Вот эта светящаяся звёздная река, которая пересекает небосвод — Млечный Путь. Это наша галактика, которой принадлежит и наше солнце со всеми планетами. Видишь вон ту ярчайшую звезду на западе?

— Да.

— Это не звезда, а планета. Венера. Она вторая по счёту от Солнца. Наша Земля — третья. Венеру всегда хорошо видно перед рассветом и после захода солнца. А вон та, тоже яркая — Юпитер. Самая большая планета в нашей солнечной системе. Если слепить все остальные планеты в один шар, то Юпитер будет больше этого шара в два раза.

— Неплохо. А вон та, голубоватая, яркая, над нами?

— Это уже звезда. Вега называется. Находится в созвездии Лиры, до неё больше двадцати пяти световых лет.

— Как это — световых лет?

— Это значит, что её свет, который мы сейчас видим, вышел от неё больше двадцати пяти лет назад и только сейчас до нас добрался.

— Офигеть. Кажется, мы учили в школе про скорость света, но я забыла.

— Триста тысяч километров в секунду.

— Это сколько в милях?

— Сто восемьдесят шесть тысяч.

— Офигеть, — повторила она. — Откуда ты всё это знаешь?

— Я люблю читать, — сказал я. — И у меня хорошая память.

— И ещё ты классно стреляешь, — сказал она, и повернулась ко мне лицом, практически оказавшись в моих объятиях.

— Надеюсь, не только это, — сказал я.

Её губы были совсем близко.

Пропадай моя телега, все четыре колеса, вспомнил я одно из присловий деда Лёши, наклонился и поцеловал эти губы.

— Джимми, вставай. Вставай, милый, пора.

Я проснулся от того, что меня с нежной настойчивостью трясли за плечо. Да что ж такое, не дают поспать бедному инженеру-пилоту Кемрару Гели. Он же ученик советской школы №31 города Кушка Сергей Ермолов. Он же Джимми Хокинс — артист американского цирка на колёсах Circus Smirkus, колесящего по всей стране и дающего представления то там, то сям. Со вчерашнего дня. А будит меня милая и сексуальная воздушная гимнастка Венди Кемпбелл, с которой мы провели замечательную ночь.

— Куда пора? — спросил я, переворачиваясь на спину.

За окном трейлера едва заметно серело. Горел ночник, и в его свете обнажённая грудь Венди смотрелась особенно соблазнительно. Я протянул руку и погладил.

— Эй, — она несильно хлопнула меня по руке. — Доступ к телу прекращён. Говорю же, тебе пора. Рассвет скоро.

— И что? На рассвете особенно сладко спится. И не только спится.

— Джимми, всё было прекрасно, но тебе нужно идти к себе. Я не хочу, чтобы нас видели вместе. Слухи пойдут, разговоры. Оно нам надо?