— Я по делу его кликал, — так и поясняет он, натягивая на ноги онучи едва шевелящимися пальцами: хорошо хоть не свои взял, из меха. — А ты — просто так.

— А откуда ты знаешь? Может, тоже волчицей стать хочу?

Онучи промёрзли, промёрзли и холщовые штаны, и шерстяные, и даже тулуп. Вран, впрочем, не особо на них и надеялся. Вран уже ни на что не надеется.

— Стань, стань, — бормочет он, влезая в сапоги. — Вот и ножи тебе, можешь перекувыркнуться, или как там, по-твоему, правильно. Как раз проверим.

Вран честно пытался её остановить — если она собирается играться с волками дальше, у него рыльце не в пушку. Может, если и заявится волк с ней разбираться, Вран как раз его и спросит: что же ты по её зову приходишь, а по моему — нет? А ведь сколько я звал тебя, волче. Уже шестой год пошёл, как зову.

— Грубишь мне? — вдруг прищуривается девушка.

Но злобы в её глазах нет — нет и в голосе. Притворный этот прищур, испытующий, даже игривый. Похоже, Вран продолжает её забавлять.

— Ни в коем случае, красавица, — отвечает Вран, подхватывая со снега сумку и наконец выпрямляясь. — Как можно такой волоокой грубить? Просто предлагаю, чтобы тебе не скучно было.

— Ах, значит, развлекать меня хочешь? — Девушка делает к Врану первый шаг. — Значит, волков ты не кликаешь, а нечисткам лесным веселье предлагаешь? Ты смотри, Вран из Сухолесья. Какой-то ты необразованный. Нечистки веселиться любят — могут и навсегда тебя забрать, если сам предлагаешь.

— А ты нечистка? — только и спрашивает Вран.

Девушка продолжает идти к нему, неторопливо, изящно, каждый шаг — как кусочек танца, плавного и завораживающего. Девки из деревни бы удавились, такой шаг увидев. Они-то только для прыжков в хороводах годятся.

— А ты как думаешь? — спрашивает девушка в ответ.

И, не успевает Вран и слова сказать, разворачивается к нему спиной — и Вран вдруг понимает, что приближалась она не к нему, а к ножам.

Лёгкая, как пёрышко, и стремительная, как стрела; девушка отталкивается от земли, одним ловким, отточенным движением переворачивается в воздухе — и приземляется на ноги по другую сторону ножей.

А потом поворачивается к Врану.

— Как-то не работает, красавец, — заключает она.

«Красавец». Она говорит это уже второй раз — и говорит без всякой насмешки, спокойно, словно так и есть. Врана так ещё не называли. Кто бы додумался? Вран не уродлив, но и не настолько хорош собой, чтобы девушки ему такие приятные слова дарили. У них в общине вообще девушек немного — и все на других заглядываются, а не на него. Крепко сбитый Деян, чернявый, но высокий Войко, заливающийся утренним соловьём Ратко, чьи истории собирается слушать вся деревня, — девкам есть из кого выбирать, да и все парни уже давно обряд посвящения прошли.

А Вран…

— Ножи же не ты втыкала, — находится Вран. — И заговор не ты читала. Конечно, никто из хозяев ничего не понял.

Звонкий смех девушки вновь полянку наполняет.

— Ну нет, красавец, не буду я всё это повторять, — говорит девушка, отсмеявшись. — Да и отвар свой ты весь на себя потратил… А скажи мне — что это всё-таки за «хозяева» такие?

И снова не поймёшь — то ли притворяется, то ли правда не знает. Вран обхватывает себя руками за плечи: холодно, всё ещё холодно, но идти в деревню как-то не хочется. Да и пустит ли?

— Хозяева леса, красавица, — коротко объясняет он, наблюдая за её лицом.

Но на лице девушки — одно непроницаемое любопытство.

— Так какие хозяева-то?

Вран вздыхает.

— Серый-братец, серая-сестрица, — говорит он. — Чомор, например. Да мало ли здесь хозяев? Всех не перечислишь.

— Чомор уже десятый сон видит, — улыбается девушка. — А волки просто так своими не сделают. Неужели думаешь, что им твоего заговора достаточно да прыжков через ножики? Так волками не становятся.

— А как — становятся?

Девушка ведёт плечом.

— А зачем тебе?

Ох…

Вран даже не знает, с чего начать.

С рождения своего, что ли?

Или ещё раньше?

Мать Врана, когда его носила, волка увидела в лесу — добрый знак, считай, благословение: точно ребёночек волком будет. Родился Вран зимой, тоже в просинец — волчий месяц, да ещё и ногами вперёд. Тяжёлые были роды, но мать выжила — ещё одно подтверждение того, что за своего приняли, мать сберегли. Волки всегда семьи берегут, за это их и любят.

Волков в деревне уже давно не рождалось, ни при ком из ныне живущих — но бабки-шептуньи рассказывают, что ещё во времена их бабок сразу три волка было, а уж ещё раньше и вовсе каждый год кто-то перевёртыша приносил. Сильная раньше была деревня, процветающая, все её стороной обходили, а если и приходили, то шкуры не на мёд меняли, а просто дарили — чтобы задобрить. А потом что-то не так пошло, и до сих пор идёт.

Вран новой надеждой должен был стать, новой силой. Укрепить общину, может, даже за собой повести, чтобы к соседям прийти и сказать: присоединяйтесь к нам, а то силой возьмём. Пока Вран маленьким был, даже говорить не умел, старейшины всегда у него совета спрашивали, с помощью него к хозяевам обращались — и как будто даже ответ получали. Холили и лелеяли Врана. Пылинки с него сдували. Ждали, когда он вырастет поскорее, чтобы первый раз в волка обратиться.