— Дотронься до меня, Мугетт…

Она прикасается губами к его уху:

— Я… я никогда этого не делала…

Эти слова его успокаивают.

— Я тоже.

И он не лжет. Мугетт на ощупь находит этот странный предмет, еще более странный, чем все это странное тело, она непрестанно ощущает то мягкость, то твердость, то сухость, то влажность — она разбирает всю палитру своих представлений об этом гладком и одновременно жестком объекте. Франсуа хочется придумать, изобрести свою технику любви, как он изобретал все эти цилиндры, стойки, жгуты и прочее. Он просит девушку сесть на край кровати. Затем становится на колени и начинает ласкать ее — лицом, обрезанными плечами, животом, грудью, шеей, бедрами, коленями. У него тысячи ртов, тысячи губ и языков, чтобы ощутить каждую складочку, каждый миллиметр ее тела. Он никогда еще не занимался любовью так, это скорее некий танец в представлении художника-кубиста, предполагающий новые сочетания тел, их частей; это игра перспектив, с которой обычная эстетика не имеет ничего общего; это познание новых объемов, это поиск новых ощущений, нового наслаждения любящих тел.

Она засыпает рядом, обвившись вокруг его тела, словно плющ, заведя одну ногу за его ляжку, а обрубок, культю, устроив между его коленями. Они превратились в двухголовое существо, в единое целое; они принадлежат друг другу. Франсуа слушает ее сонное дыхание, и для него нет лучшей музыки на свете, чем это ровное, ритмичное сопение, более детское, нежели взрослого человека. Он представляет себе, как раздуваются ее легкие, как поднимаются и опадают ее бока, как по наполненным кровью венам циркулирует кислород; он слышит работу ее сердца, неспешную, спокойную: пум-пум, пум-пум… И эта внутренняя гармония наполняет его радостью. Я — часть тебя, думает он, а ты теперь — часть меня. И он обнимает ее своими призрачными руками. Пум-пум, пум-пум… Я буду любить тебя. Буду…

— Дорогая Мария, запятая…

Мария? Да всегда же была Надин — он точно помнит имя адресата.

— До-ро-га-я Ма-ри-я…

— Я получил твое письмо, запятая, чему несказанно рад, точка.

— Не-ска-зан-но рад…

Жан Мишо поднимает глаза и смотрит на безрукого человека, что сидит перед ним. Это Франсуа Сандр. Точно, он хорошо помнит, как его зовут. Он иногда видел, как он шел по своим делам, и каждый раз содрогался, вспоминая его письма — исполненные любви, грусти и безнадежности. Да, какой же грустной и безнадежной должна быть твоя жизнь, бедный ты мой…

— Давненько мы с вами не виделись…

— Это точно.

— И… как дела у Надин? — Мишо никак не мог удержаться от этого вопроса, и теперь ему стыдно. Он закусывает губу. — Простите меня за бестактность!

Но любопытство сильнее стыда, и ему до смерти хочется знать, что там у них произошло, если, конечно, Франсуа захочет рассказать. А разве что-то может произойти между женщиной и таким вот калекой? Мишо ни за что не поверит в такое, но все же надеется.

Франсуа Сандр улыбается:

— Теперь это Мугетт.

— А!

— Она живет здесь, в Париже, так что мне не нужно ей писать.

— Очень рад за вас.

Надо же, у него теперь другая… Мишо поражен до глубины души. Интересно, что это за женщина? Такая же, как и он?

— А Надин собирается замуж. Так что, продолжаем?

— О да, разумеется, простите!

— Очень хорошо, что ты возвращаешься, запятая, дети скучают по Жоао, точка.

— По кому?

— Жоао. Ж-О-А-О. Над «а» поставьте тильду, такой значок типа буквы «s», только горизонтально. Это португальское имя.

Ага, значит, Мария — португалка. Однако она говорит по-французски. Жану Мишо определенно нравится чувствовать себя этаким детективом. Часто он не может получить ответ, поскольку не задает вопросов — в таких случаях он всего лишь пишущая рука, общественный писарь и ничего более. Но и у него есть воображение. Благодаря профессии у Мишо в голове скопилось огромное множество историй. Вечерами, сидя у камелька, они с женой вместе строят гипотезы, выдвигают предположения, заполняют пробелы в повествованиях; они пишут величественные эпопеи и рисуют ветвистые родословные древа. Воображение уносит их в запредельные миры, и они живут, окруженные сонмами призраков.

— Ради того, запятая, чтобы ты вернулась, запятая, Жоао полностью изменил свой образ жизни, точка. Думаю, запятая, тебе это понравится, запятая, равно как и детям.

Этот Франсуа Сандр говорит быстро и уверенно, думает Жан Мишо, голос его звучит куда лучше, чем несколько лет назад. Тогда он больше походил на сипение умирающего. Некоторые слова звучат непривычно для уха Мишо — Эверест, Дженнингс, — Франсуа произносит их с явным акцентом уроженца другого берега канала — явно либо англичанин, либо шотландец… Тэк-с… А может быть, ирландец? Американец? Канадец? Австралиец? Но Жан Мишо несведущ в иностранных языках и аккуратно, по слогам, выписывает чужие для него имена собственные… Далее Франсуа говорит об инвалидной коляске американской модели — это последнее на текущий момент изобретение… Американская модель — значит, он американец? — неужели догадался… Коляска, по словам Франсуа, прочная, легкая, весит всего шестнадцать килограммов, сделана из хромированной стали; к ней прилагается подставка, чтобы можно было работать руками, подставка для ног и даже подголовник. И вся эта конструкция складывается простым нажатием пальца.

— Модель в базовой комплектации стоит пятьсот девяносто пять франков.

— Тэк-с… Пятьсот девяносто пять, ба-зо-ва-я комп-лек-та-ци-я.

Ничего не понятно. Что за коляска такая, ради которой стоит писать целый абзац какой-то Марии из Португалии?

— Он сам дал указания о комплектации, чтобы было удобно тренироваться в бассейне. А еще Жоао занимается слаломом, и если все пойдет как надо, у него есть все шансы участвовать в Паралимпийских играх в Токио в следующем году. Мы берем его с собой. Точка.