Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 3. Стихотворения. Поэмы (1914–1918)
вернуться

Гумилев Николай Степанович
Шрифт:

49

23 сент<ября> 1916
Что я прочел? Вам скучно, Лери, И под столом лежит Сократ, Томитесь Вы по древней вере? — Какой отличный маскарад! Вот я в моей каморке тесной Над Вашим радуюсь письмом, Как шапка Фауста прелестна Над милым девичьим лицом. Я был у Вас, совсем влюбленный, Ушел, сжимаясь от тоски, Ужасней шашки занесенной Жест отстраняющей руки. Но сохранил воспоминанье О дивных и тревожных днях, Мое пугливое мечтанье О Ваших сладостных глазах. Ужель опять я их увижу, Замру от боли и любви И к ним, сияющим, приближу Татарские глаза мои?! И вновь начнутся наши встречи, Блужданья ночью наугад, И наши озорные речи, И Острова, и Летний Сад?! Но ах, могу ль я быть не хмурым, Могу ль сомненья подавить? Ведь меланхолия амуром Хорошим вряд ли может быть. И, верно, день застал, серея, Сократа снова на столе, Зато «Эмали и камеи» С «Колчаном» в самой пыльной мгле. Так Вы, похожая на кошку, Ночному молвили: «Прощай!» И мчит Вас в Психоневроложку, Гудя и прыгая, трамвай.

50

Взгляните: вот гусары смерти! Игрою ратных перемен Они, отчаянные черти, Побеждены и взяты в плен. Зато бессмертные гусары, Те не сдаются никогда, Войны невзгоды и удары Для них — как воздух и вода. Ах, им опасен плен единый, Опасен и безумно люб, — Девичьей шеи лебединой, И милых рук, и алых губ.

51. Канцона

Бывает в жизни человека Один неповторимый миг: Кто б ни был он: старик, калека, Как бы свой собственный двойник, Нечеловечески прекрасен Тогда стоит он; небеса Над ним разверсты; воздух ясен; Уж наплывают чудеса. Таким тогда он будет снова, Когда воскреснувшую плоть Решит во славу Бога-Слова К всебытию призвать Господь. Волшебница, я не случайно К следам ступней твоих приник: Ведь я тебя увидел тайно В невыразимый этот миг. Ты розу белую срывала И наклонялась к розе той, А небо над тобой сияло, Твоей залито красотой. 22 февраля 1917

52. Канцона

В скольких земных океанах я плыл, Древних, веселых и пенных, Сколько в степях караванов водил Дней и ночей несравненных... Как мы смеялись в былые года С вольною Музой моею... Рифмы, как птицы, слетались тогда, Сколько — и вспомнить не смею. Только любовь мне осталась, струной Ангельской арфы взывая, Душу пронзая, как тонкой иглой, Синими светами рая. Ты мне осталась одна. Наяву Видевший солнце ночное, Лишь для тебя на земле я живу, Делаю дело земное. Да, ты в моей беспокойной судьбе — Иерусалим пилигримов. Надо бы мне говорить о тебе На языке серафимов.

53. Творчество

Моим рожденные словом, Гиганты пили вино Всю ночь, и было багровым, И было страшным оно. О, если б кровь мою пили, Я меньше бы изнемог, И пальцы зари бродили По мне, когда я прилег. Проснулся, когда был вечер. Вставал туман от болот, Тревожный и теплый ветер Дышал из южных ворот. И стало мне вдруг так больно, Так жалко мне стало дня, Своею дорогой вольной Прошедшего без меня... Умчаться б вдогонку свету! Но я не в силах порвать Мою зловещую эту Ночных видений тетрадь.

54. Акростих

Ангел лег у края небосклона. Наклоняясь, удивлялся безднам. Новый мир был тихим и беззвездным. Ад молчал. Не слышалось ни стона. Алой крови робкое биенье, Хрупких рук испуг и содроганье, Миру снов досталось в обладанье Ангела святое отраженье. Тесно в мире! Пусть живет, мечтая О любви, о грусти и о тени, В сумраке предвечном открывая Азбуку своих же откровений. 24 марта 1917

55

Перед ночью северной короткой И за нею — зори словно кровь, Подошла неслышною походкой, Посмотрела на меня любовь... Отравила взглядом и дыханьем, Слаще роз дыханьем, и ушла В белый май с его очарованьем, В лунные слепые зеркала... У кого я попрошу совета, Как до легкой осени дожить, Чтобы это огненное лето Не могло меня испепелить? Как теперь молиться буду Богу, Плача, замирая и горя, Если я забыл мою дорогу К каменным стенам монастыря... Если взоры девушки любимой — Слаще взоров жителей высот, Краше горнего Иерусалима Летний Сад и зелень сонных вод...

56. Мужик

В чащах, в болотах огромных, У оловянной реки, В срубах мохнатых и темных Странные есть мужики. Выйдет такой в бездорожье, Где разбежался ковыль, Слушает крики Стрибожьи, Чуя старинную быль. С остановившимся взглядом Здесь проходил печенег... Сыростью пахнет и гадом Возле мелеющих рек. Вот уже он и с котомкой, Путь оглашая лесной Песней протяжной, негромкой, Но озорной, озорной. Путь этот — светы и мраки, Посвист разбойный в полях, Ссоры, кровавые драки В страшных, как сны, кабаках. В гордую нашу столицу Входит он — Боже, спаси! — Обворожает царицу Необозримой Руси Взглядом, улыбкою детской, Речью такой озорной, — И на груди молодецкой Крест просиял золотой. Как не погнулись — о, горе! — Как не покинули мест Крест на Казанском соборе И на Исакии крест? Над потрясенной столицей Выстрелы, крики, набат; Город ощерился львицей, Обороняющей львят. — «Что ж, православные, жгите Труп мой на темном мосту, Пепел по ветру пустите... Кто защитит сироту? В диком краю и убогом Много таких мужиков. Слышен по вашим дорогам Радостный гул их шагов».