Не замучить ее, не отнять,

Называемую любовью.

М. Петровых

1935 – 1939

[26]

Эйфория от обретения друг друга на вольных ветрах быстро улетучилась под натиском суровой действительности. Тяготы неволи не затронули личности Виталия. Он вернулся абсолютно равным себе прежнему. Но за ним тянулся шлейф судимости по политическим мотивам, утяжеленный тем, что он остался верен той позиции, которую занял на предварительном следствии. Он признал лишь фактическую сторону обвинения: участие в оппозиционной группировке. Но он не признал себя виновным в контрреволюционных преступлениях и не осудил свои политические взгляды. А это сильно затрудняло его интеграцию в советское общество. Нужно получить прописку, найти работу. И везде ему будут задавать вопросы… Он готов промолчать или ответить уклончиво. Но если его спросят прямо, изменились ли его убеждения, он так же прямо ответит, что ничего не изменилось. Убеждения неприкосновенны!

О совместном будущем Маруся с Виталием даже не говорили, слишком зыбким было настоящее. В ожидании ответа на свое ходатайство о предоставлении столичной прописки, направленное в Московское управление милиции, Виталий жил нелегально у родителей на станции Клязьма (улица Гоголевская, д. 31). Если в прописке откажут, о работе в Москве можно будет забыть. И тогда снова полнейшая неясность. Надежда была только на то, что в самой системе работают разные люди. И на понимающих людей Виталию везло. Как мы увидим чуть ниже, наиболее участливые из них заплатят за свою участливость немалую цену.

О работе Виталий предварительно договорился уже в конце марта. Помогла ему Белла Левина, старинная его приятельница. Работала она тогда в Центральном доме художественного воспитания детей (ЦДХВД), где как раз была открыта вакансия методиста радиокабинета, которая требовала знания иностранных языков. Однако в связи с реорганизацией радиокабинета встреча Виталия с будущим работодателем состоялась только в мае.

Заведовал радиокабинетом Владимир Теннов, ровесник Виталия, окончивший Университет Искусств Наркомпроса и Педагогические курсы МОНО. В профессиональном отношении они с Виталием быстро нашли общий язык. Настал момент рассказать о судимости. К облегчению Виталия Теннов удовлетворился его схематичным и безоценочным рассказом, не вдаваясь в подробности. А болезненная тема убеждений и их возможной эволюции и вовсе не затрагивалась. Иных препятствий для трудоустройства не было, и уже 25 мая Виталий был принят в штат ЦДХВД с окладом в триста рублей. Располагалось новое место работы по адресу: Москва, Мамоновский переулок, дом 10 (где ныне помещается Московский театр юного зрителя).

Однако вопрос прописки повис в воздухе, и в глубине души Виталий не надеялся на успех. День за днем всё ярче проявлялась неискоренимая черта его характера, которая доставит Марии еще немало страданий: когда в его жизни наступали трудные времена, он замыкался в себе и отдалялся ото всех. Чем сложнее проблема, тем глубже его самоизоляция.

«Мне поистине трудно заставить себя говорить о себе сейчас даже с самыми близкими людьми, – пишет Виталий Кате в начале июня 1934 года. – И не то чтобы во мне рождалось отчаяние, нет, но слишком много я сейчас несу в себе, не будучи вместе с тем уверен в завтрашнем дне. <…> Я не жалуюсь, Катенька, – я бесконечно счастлив. Я хочу только объяснить Тебе причину моего молчания…» [Прил. № 13]

С Марусиного горизонта Виталий тоже исчезал надолго. Побуждали его к этому самые благие намерения. Он хотел прийти к ней достойным выпавшего на его долю бесконечного счастья, а не обременять ее своим подавленным душевным состоянием. Он хотел добиться хотя бы ясности, где он будет жить и кем работать. Но Мария усматривала в его исчезновениях лишь небрежное отношение к себе. Неужели же всей своей жизнью в последние годы она не доказала ему, что ее не страшат никакие трудности?! Она будет счастлива с ним в самой заброшенной дыре, в самом грязном чужом углу! Почему же он сейчас воздвигает между ними эту непробиваемую стену?! Или… может быть… он просто охладел к ней?

Как Виталий и предполагал, в прописке ему отказали. Не в ту инстанцию он обратился и не с теми словами. А за этим неизбежно последовало увольнение с работы. Не желая доставлять родителям лишнее беспокойство, Виталий решил покинуть их дом. Он не мог простить себе историю с пишущей машинкой, из-за которой мать оказалась на Лубянке. И теперь ему хотелось поскорее испариться, чтоб даже мысли о неприятностях, которые может навлечь на родителей его присутствие, не тревожили их душу.

Уехав с Клязьмы в ноябре 1934 года, Виталий стал пропадать уже совсем неизвестно где. Теперь он поставил себе целью зацепиться где-нибудь в окрестностях родной Москвы и был несказанно упрям в своем намерении. Единственным его заработком были нерегулярные заказы на составление обзоров по материалам зарубежной прессы, которые Теннов от лица радиокабинета продолжал давать ему на договорных началах. Наступил новый 1935 год, шли месяцы, а ситуация не менялась.

Маруся впала в отчаяние. Но тут в дело вмешалась предприимчивая Катя. В июле 1935 года, когда Виталий в очередной раз объявился, она рассказала ему о Константине Горелове, с которым она познакомилась в 1928 году в Клубе работников народного хозяйства им. Дзержинского. Горелов входил в состав президиума клуба, а Катя работала в библиотеке иностранных каталогов. Совсем недавно Горелов был назначен директором станкостроительного завода в городе Егорьевске и сейчас ищет человека на должность заведующего технической библиотекой. Кандидатура Виталия уже предложена и предварительно одобрена Гореловым. Правда, Катя пока не говорила ему о судимости. Но она уверена, когда Горелов познакомится с Виталием лично и поговорит с ним, он не откажет. Там и прописаться несложно. Ведь Егорьевск – это 101-й километр от Москвы.

Так Головачев становится референтом, а затем заведующим технической библиотекой завода «Комсомолец».

Работа увлекательная. Неожиданно востребованными здесь оказываются литературно-просветительские таланты Виталия. Он задействован как переводчик технических текстов, пишет статьи о заводе для местной печати, преподает русский язык на курсах мастеров соцтруда. На заводе 18 иностранцев – живая языковая среда.

Станкостроение в СССР тогда только зарождалось. Это давало Виталию столь необходимое ему ощущение сопричастности к важному общему делу. Он расцвел и повернулся к Марусе новой гранью. Прежде она ценила Виталия за гражданскую зрелость, черту довольно редкую в среде молодых литераторов. Но по мере того, как он адаптировался к вольной жизни, постепенно открылись перед ней и другие его сильные стороны: трудолюбие, высокая работоспособность, самодисциплина и нацеленность на созидание. Именно таким она и представляла себе главу семьи, образ которого был навеян личностью отца, всю свою жизнь посвятившего любимому делу. Но самое главное – Виталий наконец перестал от нее бегать и позволил ей быть рядом с ним!