Вот и долговязый паренек. Сидит в тени дерева, спиной к Гансу. Ушел ровно настолько, чтобы со спортивной площадки его не было видно, и расположился на своей форменной куртке, которую расстелил на лесной подстилке, как одеяло для пикника. Склонился над чем-то, одетый в одну спортивную водолазку, и… читает? Трудно сказать наверняка. Вот чудак. Осторожность выглядит иначе. Наверняка он листает какую-нибудь брошюрку, которые любят раздавать в казармах и которые, по мнению Ганса, не более чем перевод бумаги. М-да, наглости ему не занимать. Это ж надо – пропускать тренировку ради такой ерунды… И все же Ганс подходит ближе. Сухие ветки тихо хрустят под сапогами, однако долговязый паренек, как будто не слыша, продолжает что-то листать. И Ганс, глядя поверх его плеча, наконец видит, что именно – не какую-нибудь жалкую брошюру, а книгу, причем с фотографиями! Люди, изображенные на фотографиях, напрочь лишены одежды, однако одежда им не нужна – они сделаны из камня.

– Роден! – изумленно восклицает Ганс.

Паренек испуганно вздрагивает – видимо, принимает Ганса за командира или кого-нибудь еще, от кого жди неприятностей, – и книга с шелестом выпадает у него из рук. Он вскакивает, пытаясь одновременно надеть куртку, отдать честь и извиниться, – причем делает это с притворной небрежностью, всем своим видом словно говоря: «Дружище, давай не будем раздувать из этого вселенскую трагедию». Ганс, не сдержавшись, издает смешок, и паренек понимает: этот трагедию не раздует.

С тренировочной площадки доносятся крики: «Раз-два-три-поехали!» И паренек тоже смеется, он успел продеть в рукав куртки только одну руку, да и то – неправильную.

– Что ж, вам удалось меня напугать, – говорит он. – Радуйтесь, что я уронил всего лишь книгу, а не бутылку хорошего вина.

Только сейчас Ганс замечает во мху темно-зеленую бутылку.

– Да, ее было бы жаль, – соглашается он, – но и Родена тоже.

– Роден не разобьется, – отвечает паренек. – Меня зовут Александр Шморель. Если хотите, можем выпить на брудершафт, прямо здесь и сейчас. Тогда я буду просто Алексом. Это короче.

– Ганс, – представляется Ганс и протягивает руку, – короче некуда.

– А полностью?

– Шолль.

– Ганс Шолль, – повторяет Алекс и неверяще качает головой: – Короче и правда некуда.

Он наклоняется, берет бутылку и вытаскивает пробку.

Это становится ритуалом. Они приходят на тренировочную площадку – почти всегда с опозданием (Алекс тоже старается проводить в казарме поменьше времени, игнорирует правила и даже ночует дома), бросают велосипеды у кустарника, вбегают в ворота и успевают как раз к перекличке. Порой Алекс опаздывает сильнее обычного, и тогда Гансу приходится кричать «здесь!» дважды подряд: после фамилии Шморель и после идущей следом фамилии Шолль. Ужасно рискованно, конечно, однако каждый раз срабатывает. Как ни странно. В голове не укладывается, что это вообще возможно, что строгую немецкую организацию можно так легко обмануть… Видимо, все уверены, что солдаты и помыслить не могут об обмане. К тому времени как командир доходит до буквы Я, Алекс успевает вернуться, незаметно встает где-нибудь с краю и рьяно вытягивается по стойке смирно, зажав под мышкой портфель, который привычным движением прячет за спину – и прятать который уже наловчился. Когда приходит время разделиться на группы, два товарища целенаправленно пересекают тренировочную площадку, по-военному слаженно переступают через ограждение и направляются к лесу. Если кто-то когда-то и видел, как они уходят, то не донес на них: видимо, решил, что они действуют в рамках приказа.

Спрятавшись под сенью деревьев, юноши сбрасывают с себя форменные куртки, Алекс достает книги и непочатую бутылку вина. Смотришь и глазам не веришь: как только они помещаются в такой маленький портфель? Туда даже похожий на кирпич «Роден» поместится, если постараться. Ганс делает свой вклад – сигареты, но Алекс не вынимает изо рта трубку, даже если в ней кончается табак.

– До чего же приятно подносить трубку к губам, как делали древние поэты и мыслители, – говорит он. Мол, мир сразу кажется иным. Гансу тоже стоит попробовать.

– Нет уж, – возражает Ганс. – Я предпочитаю сигареты и настоящий дым. Будешь, кстати?

Алекс пожимает плечами: время от времени можно выкурить и сигаретку, пусть даже это немного банально.

Они курят, пьют и листают книги. Все книги Алекса посвящены искусству.

– Роден – гений, – говорит он, – а скульптура ни с чем не сравнится.

Сам он тоже пробует себя в искусстве, занимается с частными преподавателями и на курсах. Сложно сказать, выйдет ли из этого толк, но было бы неплохо. А вообще Алекс тоже врач, только не такой прилежный, как Ганс. Если те или иные лекции не обязательны для посещения, то Алекс на них и не ходит.

– Я видел скульптуры Родена в Париже, – говорит Ганс.

– Ты бывал в Париже?

– Да. Во время Французской кампании.

Делать там было особо нечего: французы не то чтобы сопротивлялись, скорее выжидательно слонялись вокруг оккупантов, которые занимали лучшие дома и забирали себе все ценности. Гансу до боли было стыдно за своих соотечественников.

Сам он отправился в столицу, посещал музеи. Наконец-то оправдалась покупка дорогой фотокамеры. В лазарете, где Ганс нес свою порой ужасно скучную, а порой просто ужасную службу, было на что посмотреть, но не сфотографировать. Ганс насмотрелся на страдания во время службы и в свободное время хотел созерцать прекрасное. Интересно, где сейчас те фотографии? Наверное, остались дома в Ульме… Надо попросить родителей выслать их, как смогут. Или пригласить Алекса поехать с ним в Ульм на каникулы. Да, это хорошая мысль…

– Во время Французской кампании, – повторяет Алекс. – Я тоже в ней участвовал, но, к сожалению, в Париже не был. – Он вздыхает и делает большой глоток вина. – Как думаешь, куда нас пошлют в следующий раз? И когда?

В дни, когда они распивают на двоих целую бутылку, приходится быть особенно начеку, чтобы не пропустить заключительную перекличку, а потом – ничем не выдать своего легкого опьянения. Алекс говорит, что из-за того, что он родился в России, у него высокая сопротивляемость спиртному, однако это не совсем так: порой он бродит по тренировочной площадке заметно пошатываясь.