План дал сбой всего один раз. Когда мы поднимали очередное ведро, Тайлер случайно опрокинул его. Все-таки оно тяжелое, а мы просто дети. В итоге изрядная порция говна полилась прямиком в отцовский рот, который тот распахнул в изумлении. Никакими словами не передать застывшее на его лице отвращение – как-никак, ему пришлось попробовать дерьмо семи человек сразу.

Мое детство пришлось на вольные восьмидесятые, о которых сегодняшние дети могут узнать разве что из фильмов или от старых пердунов вроде меня. По субботам после завтрака я выбегал из дома и отправлялся гонять с друзьями на великах. Мы облюбовали одну детскую площадку. Никакого безопасного штампованного пластика, только металл. На горке в жаркие дни можно было запросто обжечь жопу. На карусели мы крутились с такой скоростью, что нас с нее выбрасывало. В каждое осиное гнездо незамедлительно летели камни. Остатки фейерверков в лесу были на вес золота. Там же я охотился на лягушек и змей.

Охуенное время. Мы целыми днями катались на велосипедах, вытаскивали из чужого мусора порножурналы, играли в уличный хоккей, жгли костры с помощью увеличительных стекол. Домой меня мог загнать только окрик мамы, эхом разносящийся по округе: «Клиффорд! Обедать!»

В десять лет я стал разносить газеты. Для первой подработки это были очень даже неплохие условия. Мой маршрут состоял примерно из двадцати домов. При этом я не разносил утренние выпуски, так что мог просыпаться как обычно и спокойно тащиться в школу. Только зимой приходилось тяжко. Новая Англия славится суровыми зимами: от четырех до шести месяцев снега, ветра и льда, и это еще в самые погожие деньки. Ехать на велосипеде в такую погоду – все равно, что бороться за жизнь. Пачки газет оставляли у нашей подъездной дорожки. Их привозили с точностью до минуты. Даже в самую суровую метель меня ждала стопка.

Когда я опаздывал, снегоуборочные машины заваливали газеты снегом. Их приходилось искать, будто тела незадачливых лыжников под лавиной. В таком случае я мог только без конца повторять одно плохое словечко, которое услышал от братьев, – универсальное «пиздец»! [5]

Тогда я топал обратно домой и звонил в Lawrence Eagle-Tribune: «Да, это Клиффорд Блезински, и мне нужна еще одна стопка газет».

Но затем наступила весна, и почерневшие от грязи и копоти огромные сугробы стаяли. Газеты начали проклевываться по всему двору, как подснежники. Напоминало клише из ужастиков, когда жертва спотыкается о торчащую ногу и находит чье-то тело в прошлогодних листьях. По иронии судьбы скоро приключилась другая, на мой взгляд, более героическая сцена. Отец больше не мог сводить концы с концами. Все-таки содержание пяти сыновей – дело крайне затратное. Так что и он тоже начал развозить газеты.

В отличие от моей двухдолларовой подработки после школы, папа взялся за доставку уважаемого издания Boston Globe. Еще до восхода солнца ему предстояло обойти несколько сотен домов. Каждый день в четыре утра он будил одного из нас, усаживал полусонного на заднее сиденье своего Ford Fiesta и отвозил к какому-нибудь месту сбора в Андовере. Там мы загружали газеты, а затем разъезжали по окрестностям, доставляя утренние новости. Воскресенья были тяжелыми во всех смыслах: толстые воскресные выпуски весили не меньше двух килограмм каждый.

Как и большинство детей, я ненавидел каждую минуту этого занятия. Оно физически выматывало еще до начала дня. Теперь-то я понимаю, каким невероятным героем был мой отец. Он работал до изнеможения, лишь бы обеспечить семью. И я безмерно благодарен ему за привитое мне трудолюбие. Папа делал все с юмором и минимумом жалоб. Придя домой с работы, он садился за обеденный стол в рубашке и галстуке и первым делом спрашивал, как у всех прошел день. Поболтав с домочадцами, отец ослаблял галстук и устраивался на диване, чтобы посмотреть телевизор с миской попкорна. Он всегда заливал ее полным пакетом масла и добавлял пол-ложки соли. Миска никогда не покидала его коленей.

Нас сильно беспокоило, что отец за ночь потребляет столько масла. Болезни сердца преследовали нашу семью. Папин отец (наш дедушка) откинулся в возрасте пятидесяти трех лет. При этом в сорок ему делали шунтирование после легкого сердечного приступа. Отец тогда бросил курить. Но мы все равно знали, что он выкуривает одну, две или даже три сигареты за день. Папа бегал по семь километров три-четыре раза в неделю. Всегда «до перекрестка со светофорами и обратно», как он с гордостью нам рассказывал.

Если мы упоминали при отце масло или запах табака, он начинал злиться. Поэтому мы оставляли его наедине с пороками. Как младший и, наверное, самый обеспокоенный его отпрыск, я сидел рядом на диване до тех пор, пока папа не говорил, что пора ложиться спать. Обычно это происходило после монолога в вечернем шоу Джонни Карсона и первого гостя.

Перед тем как подняться наверх в комнату, которую я делил с уже заснувшим Тайлером, я целовал отца на ночь. «Спокойной ночи, Клиффорд, – отвечал отец. – Я тебя люблю».

Он правда любил меня. Однажды, когда мне было всего шесть лет, я побывал в гостях у своего друга Майка Мелвина. Вернувшись, я принялся рассказывать о новом высокотехнологичном устройстве, которое стояло у Мелвинов в подвале – Atari 2600. Отец меня терпеливо слушал. «Мы играли в Space Invaders, – сказал я. – На телике!» Я объяснял, что стрелял в инопланетных солдат, палил по розовым тарелкам и спасал Землю.

Отца позабавило, что я не мог сдержать эмоций. Ему это напоминало сценку из «Счастливых дней» или «Семейных уз».