Против подобных доводов трудно было возразить, и все-таки москвич спросил:

– А если это был не простой матрос, а, скажем, штурман, который может без разрешения капитана сойти на берег?

– Исключено!

– Почему?

– Да потому, что тот же штурман, стармех или боцман – это профессионалы, постоянные кадры на судне. И будучи месяцами в море, они напрочь забудут навыки снайпера, если, конечно, таковые были у них. А в случае с Ложниковым…

– Что, настораживает чистота исполнения?

Нуамо утвердительно кивнул головой.

– Да. Плюс та хладнокровность, с которой был произведен контрольный выстрел в голову. И одно это говорит о том, что стрелял профессиональный киллер. – Он проводил взглядом крикливую стайку чаек и не терпящим возражения тоном добавил: – Причем это был киллер, который незадолго до этого был зачислен в состав команды одной из тех посудин, что в тот вечер разгружалась в порту Вакканая.

Та уверенность, с которой была произнесена эта фраза, исключала даже малейшую толику сомнений в озвученной версии, и Родионову ничего не оставалось, как спросить:

– Можно будет ознакомиться с документацией на те суда, что стояли в те сутки под разгрузкой, а также дозагружались топливом, продуктами и питьевой водой?

Акира утвердительно кивнул головой. Список посудин под российским флагом, которые стояли в тот вечер в рыбном порту Вакканая, мог стать той самой ниточкой, потянув за которую можно было выйти не только на прямого исполнителя, но и на заказчика покушения на генерального директора «Дальросы».

ЮЖНО-САХАЛИНСК

Судя по тому, КАК Мессер встретил Седого, подкатив на новенькой, сверкающей лакированными боками «Мазде» к приемному отделению больницы, Гамазин не преувеличивал, сказав, что его шеф уже отсчитывает часы, когда он сможет обнять своего давнего друга. И если говорить честно, то и Антону хотелось обнять того Мессера, с которым он дрался спиной к спине против кодлы лагерных отморозков. Однако его тискал в объятиях совершенно другой Мессер – по-спортивному подтянутый, плечистый сорокалетний мужик, которого язык не поворачивался назвать лагерным погонялом.

Представив друга двум мордоворотам из личной охраны, Камышев сказал им, что с этого момента они отвечают за жизнь старого кореша, как за его собственную, и приказал «выдвигаться» к дому, который в действительности оказался двухэтажным коттеджем из красного отделочного камня и за двухметровым забором. М-да, это действительно был уже не тот Мессер, каковым его некогда знал Антон. Чтобы добиться нынешнего положения, ему, видимо, пришлось убирать не только засидевшихся на сладком месте криминальных авторитетов, но и перетащить на свою сторону кое-кого из силовых структур и влиятельных чиновников местной власти, от которых могло зависеть его дальнейшее существование.

Высказав свое восхищение по поводу «берлоги», Крымов вздохнул невольно:

– А помнишь, как мы с тобой мечтали мясом нажраться до отвала?

– Такое не забывается, – хмыкнул Роман. – И знаешь, что я сделал в первый же день, когда откинулся с зоны? Зачистил карман какого-то лопуха, после чего вновь едва на кичу не попал, гуляя в каком-то затраханном кабаке, из окон которого на полмили несло пережаренным шашлыком. И вот тогда-то, очнувшись в обезьяннике, я и дал себе зарок жить не в два прихлопа, три притопа, а по-умному, чтобы, как сказал когда-то один весьма умный писатель, не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы.

Седой слушал друга и лишь диву давался тем изменениям, что произошли с ним за минувшие годы. Насколько он помнил, ТОТ Ромка Камышев даже расписаться толком не мог, а тут – «умный писатель», «бесцельно прожитые годы»… М-да, чтобы добиться расположения ТОГО Мессера, каковым он стал, и тем более войти в его ближайшее окружение, надо соответствовать его представлению о том, каким должен быть криминальный авторитет двадцать первого века. И в то же время нельзя допустить даже малейшей возможности того, чтобы он почувствовал превосходство Седого над его личностью. То, что было двадцать лет назад, осталось там, за внешним периметром зоны – ныне уже сам Мессер правит балом. Судя по всему, он давно самоутвердился на этой земле и не желает, чтобы кто-то стоял выше его. Что ж, придется учитывать и этот фактор.

– Послушай, Рома, – уже на пороге дома остановил его Крымов, – я, конечно, благодарен тебе за все, что ты для меня сделал, и постараюсь отплатить сторицей, но, может, все-таки мне лучше остановиться в какой-нибудь гостинице?

– С чего бы это?

– Не хочу, чтобы ты из-за меня засветился. Насколько я догадываюсь, господин Чернявский просто так не оставит тот факт, что в него стреляли. И судя по его возможностям, попытается достать меня. А тут вдруг меня отпускают из СИЗО, да и ты выплываешь, как Стенька Разин на челне.

– Это когда он свою княжну в Волгу бросил? – хмыкнул Камышев. И тут же, но уже со стальными нотками в голосе: – О своем клиенте можешь забыть, а жить будешь у меня. И не оттого, что ты тот самый Седой, которому я обязан жизнью, а потому, что нам будет что перетереть. Ну а что касается твоего клиента… По этому делу Брыль другого человечка пустил, такого же гаденыша, как сам Чернявский, которого уже давно надо было убрать с дороги, да все руки не доходят. Кстати, с чего бы вдруг Москва так окрысилась на этого гумозника? Небось, опять кинул кого-нибудь на миллион-другой?