Про себя я подумал: «Как же, дождешься от тебя, негодяя, выполнения условий и обещаний», вслух же подался прямиком в миротворцы:

– Если вы определенно принесли извинения, капитан, то теперь прошу обоих соперников заметить: истинная причина поединка потеряла свой вес. Не стоит ли теперь немного остыть и примириться? Ведь вы оба – верноподданные императора Франции, и ваша гибель в чужой и враждебной стране в результате ссоры выглядит последней нелепостью.

Бес ли, Ангел ли шептал мне в ту минуту: «Да пристрелите друг друга оба, меньше у нас хлопот со всей Великой Армией станет!» – Так-то оно так, но и своя «рубашка», пусть и французского покроя, была в тот час ближе к телу. Я предчувствовал: Смерть ходит кругами и вокруг меня.

– Что ж, вы доложите о нашем поединке военному прокурору… когда тот явится разбирать вашу старую распрю с лейтенантом Нантийолем? – с усмешкой вопросил де Шоме.

Я повернулся лицом к Евгению и посмотрел на него вопросительно.

– Смею напомнить, что истинная причина поединка в оскорблении, нанесенном мне капитаном де Шоме, – с холодной улыбкой проговорил Евгений, обращаясь как бы сквозь меня к капитану. – Если он соблаговолит принести мне извинения, причин для поединка, действительно, уже не станет.

Я вновь повернулся лицом к де Шоме. Выражение лица его было поистине зловещим.

– Как я могу понять, лейтенант, – обратился он прямиком ко мне, а не к Евгению, – с заданием по арифметике вы не справились. А теперь еще и оказались меж двух огней. У вас есть возможность исправить только одну ошибку… Спросите, каким образом? Отвечу: отойти в сторонку.

Одна из надежд умерла. Однако умерла не последней. Я собрался с духом… и отходить в сторонку не стал.

– Итак, за неимением дуэльного оружия, вы стреляетесь из собственного, кавалерийского, – артикульным тоном дуэльного кодекса проговорил я. – Моя обязанность спросить соперников: нет ли у них против этого возражений?

– Давно пора начинать, – прорычал де Шоме. – А то дождемся: вся русская армия подойдет на нас поглазеть.

С секундантом де Шоме, французским унтером, мы отмерили оговоренную дистанцию в двадцать шагов. С превеликой неохотой я расстался со своей саблей, установив ею один из барьеров… Мы коротко и сухо раскланялись с унтером и стали расходиться.

Поверишь ли, любезный читатель, уши мои, казалось мне, зашевелились, как у лесного зверя, пытающегося уловить всякий шорох, всякое движение. И вот когда до Евгения оставалось всего шага три и я уж набирал в грудь побольше эфиру земного, чтобы объявить готовность к схождению противников, вдруг позади меня, но довольно далеко, кусты затрещали… раздался вскрик… и вдруг ахнул и раскатился в лесу ружейный выстрел… и пуля просвистела мимо в вершке от наших с Евгением голов.

Помню, как в детстве тянул я пальцами из зубов паточную тянучку… Так же отложилась в моей памяти и последовавшая минута, даже половинка минуты. Время двинулось необъяснимо тягуче. Казалось, все свершившееся дело уложилось меж двух гулких ударов моего сердца.

– Стреляй! – услышал я позади себя злобный крик де Шоме, перекрывший некое полусобачье-полуволчье рычанье, доносившееся издали, откуда был только что ружейный выстрел.

Краем взора я заметил, что страж справа от меня, стоявший дотоле столбом, вздрогнул и стал вскидывать ружье в нашу сторону, схватив его под курок. Его целью несомненно был Нантийоль. Евгений же выстрелил в него, даже не поднимая пистолета, – прямо от пояса. Егерь как стоял прежде, так и упал навзничь столбом.

– Левый! – тут же крикнул мне Евгений.

Пришед на поединок, я держал пистолет по-разбойничьи за поясом –чтобы при случае вмиг выхватить его и взвести курок. Второй «страж-убийца», однако, успел вскинуть ружье и выстрелить, но Евгений вовремя отскочил в сторону и остался невредим. Мой же выстрел был верным: удар пули развернул егеря боком и тоже свалил наземь.

Мысль скорее вернуть себе саблю овладела мной. Я развернулся волчком и кинулся к своему оружию, воткнутому в землю, по пути удивляясь странной картине: капитан де Шоме, держа пистолет в вытянутой руке, мчался в атаку, но не на меня, а к егерю, сраженному Евгением… И вдруг он резко остановился – и выстрелил!

В следующий миг я уже вырвал саблю из земли и бросился на него.

Меня чудом спасли два обстоятельства: стремительность Евгения и… внезапный, холодящий душу рык неведомого зверя в кустах, отвлекший секунданта де Шоме.

Когда я, охваченный яростью, несся на капитана, он уже отваливал в сторону тело Нантийоля, упавшего прямо на ружье убитого им егеря.

Мелькнула мысль: «Вот глупец! Не внял мне!»

Времени капитану хватило лишь приподнять ружье, а мне ускользающего мгновения как раз достало, чтобы резко, боковым ударом сабли влево оттолкнуть в сторону конец ружейного ствола, а возвратным движением достать отклонившегося капитана по правому виску. Череп хрустнул. Капитан де Шоме, выпустив ружье, упал замертво.

Внимание его секунданта в продолжение сей стремительной схватки было отвлечено пугающими звуками со стороны. Полагая, что командир сам справится с противником, секундант держал под прицелом своего пистолета кусты, откуда вот-вот грозило выпрыгнуть какое-то клыкастое чудище. Меня, как ни удивительно, те звуки пока совершенно не занимали. Может, именно потому, что знал я наверняка, что никаких чудищ в лесах подмосковных не водится со времен царя Гороха. Зато у французов, по счастью, были о Москве и ее окрестностях самые мифические представления – с медведями, заходящими в трактиры на Неглинной.