Но, похоже, сна как такового не было. Помнилось полное ничто, вроде комы. Без сновидений. Значит, в эту ночь он ничего не заработал на личном продакт плейсменте.

Времени он тоже не чувствовал… Вместо этого было предчувствие, что времени нет и больше не будет.

Над ним был только этот умиротворяющий волнистый, высокоэкологичный узор на досках потолка. Очень дорогая текстура! Такой же узор, какой он видел в детстве, просыпаясь летом в том доме. Точно такой же!

«Вот я и сделал реальность» — без испуга и без восторга подумал он и почувствовал приятную опустошенность, что возникает при достижении цели, теряющей от ее достижения живой смысл.

— Добро пожаловать в новую русскую зону, — услышал он мягкий мужской голос, тон которого желал мира и добра.

Тело Страхова, как могло, ощупало обволакивавшее его пространство, идентифицируя его как мягкую, очень комфортную постель. Взгляд спустился вниз и проскользнул в сторону стоп по одеялу, заправленному в белый полотняный, практически антикварного производства пододеяльник с ромбическим вырезом посредине. Таких уже лет тридцать не было на свете. Одеяло в пододеяльнике упиралось вдали, как море в горы, в никелированный щит-решетку еще более антикварной кровати. Щит выглядел как новенький. Это была точно такая же кровать. Как в детстве. Значит, дело не в уровне инфо-доступа.

Страхов повернул голову и увидел сумрачный объем небольшой комнаты деревенского, судя по внутренней обстановке и отделке, дома времен былых, давно ушедших… вернее, оборвавшихся в равновесное одночасье.

У другой длинной стены стояла еще одна такая же кровать с панцирной сеткой и никелированными щитами, застеленная.

У одной короткой стены, позади Страхова, стоял старый, но очень новый платяной шкаф, а у другой короткой стены с зашторенным окном, стояли по обе стороны от него два старых, дизайна эдак годов шестидесятых, производства эдак советской Мебельной фабрики №13, но очень новых, судя по ярко-зеленой буклированной обивке, кресла. В одном из этих кресел сидел пожилой, но спортивно подтянутый человек лет семидесяти. Его было хорошо видно, как и всю обстановку комнаты, поскольку легкая ситцевая занавеска в цветочек ярко светилась под напором утренних — явно утренних! — лучей солнца.

— Спасибо, — сказал Страхов. — Утро доброе, судя по всему…

— Доброе, доброе, — с доброй улыбкой подтвердил пожилой, подтянутый человек.

Он взял со столика, что стоял под окном между креслами, небольшую темную кружку, поднялся из кресла и двинулся к Страхову.

Человек шел, неторопливо катя перед собой ностальгическую волну. На нем были потертые, но явно от долгой носки, аутентично потертые, не произведенные по технологиям «варенок», «бетономешалок» и «мясорубок» джинсы марки Super Rifle допотопного пошива и фланелевая, с вишневой цветовой основой ковбойка. Такие Страхов когда-то едва успел застать на старшем поколении, когда оно еще было ровесником ему нынешнему.

Человек шел босым, уверенно и неслышно, и, подойдя, протянул кружку Страхову. У него на запястье были правильные, в стиль, часы — «Стрела» производства Первого московского часового завода, модель примерно 1970 года. Опознав их, Страхов удивился и подумал, не повысился ли его информационный уровень. Не повысили ли его, вообще?..

Он потянулся назад и вверх, чтобы принять полусидячее положение. Только после этого он изучил взглядом кружку. Она была медной. Таких в его детстве не было — были эмалированные, голубенькие снаружи, беленькие внутри, иногда в черными щербинками.

Он почувствовал себя быстро выздоравливающим больным, которому пришла пора осторожно, но бодро соскочить с больничной койки, резким движением откинув угол одеяла…

Он взял кружку. Внутри была белая жидкость, пахшая молоком, парным… Ну, явно девятый уровень доступа!

— Парное, — кивнул человек. — Можете не бояться. С ферментами у вас все в порядке, с кишечной флорой — тоже… Считайте, что у нас, в третьем мире, это вроде посвящения.

В детстве Страхов пил парное молоко. Он выпил, а память идентифицировала: оно и есть.

— Спасибо, — сказал он и отдал кружку.

Человек принял ее.

Он десять секунд смотрел на Страхова молча. Он постепенно становился все более узнаваемым, хотя Страхов, двинувшись по лабиринтам своей памяти, так не нашел место, где и кем он его запомнил.

— Осваивайтесь… Не торопитесь… — все также умело поддерживая нейтрально-доброжелательный тон, сказал человек. — Одежду и все, что нужно, сами найдете… Места для вас, в общем-то, знакомые, понятные. Объяснений не нужно будет — сами быстро все поймете. Здесь все доступы сняты, и каждый всегда знает то, что ему нужно или что ему хочется знать.

Он повернулся к двери, что была прямо у изголовья кровати, на которой полулежал Страхов, и, уже выходя, добавил фразу, которая сразу построила в сознании Страхова весь мир за стенами дома, явно скопированного с того, детского, вплоть до многих мелких, но важных деталей:

— Здесь у нас герои быстро осваиваются.

— Спасибо, — невольно сказал Страхов. — Я в Валхалле, да?

— Боги погибли давно, — ответил человек издалека, — Теперь это место освоено простыми смертными и зовется по-другому.