История его пленения была такова. Оказавшись в Аль-Кудсе незадолго до осады, он без всякой выгоды для себя и не служа никаким королям, сам, по своей воле, принялся усердно оборонять город и очень метко бросал камни в воинов султана. Случилось так, что он наверняка уберег от смерти рыцаря Джона, ловко перехватив пущенное в того копье. Затем, когда рыцарь был сильно ранен, он пытался оттащить его от бреши в стене в более безопасное место. Это было куда труднее, чем кидать камни, и наши воины успели окружить руса и англичанина. Тогда рус стал громко кричать по-арабски и по-турецки, что он знатного рода и за него можно получить немалый выкуп. Видя его поношенные и залатанные одежды из простого полотна, нелегко было поверить его горячим уверениям. Быть бы ему убитым на месте или, в лучшем случае, проданным в рабство (ибо никаких денег при нем не нашлось), но только воинов Ислама изумили его чудесно сиявшие на солнце золотистые волосы, а особенно - глаза цвета ясного утреннего неба. Поэтому все поверили, что он - благородных кровей и одет в рубище как то подобает истинному паломнику, сознающему свою ничтожность пред Всемогущим Богом.

Все эти годы он в спокойном, если не сказать легкомысленном, смирении дожидался своего выкупа, порой весело говоря, что "кого Бог любит, того и наказует", а порой вздыхая и сокрушаясь о том, что дорога до его дома слишком далека и весть о пленении сына дойдет до отца "не раньше Второго Пришествия". Его, впрочем, уже собрались продать одному богатому магрибинцу, которому очень нравились славянские рабы и готовому отдать за руса сотню динаров, однако пухлую руку с кошельком опередила мощная рука рыцаря Джона, отворившая дверь клети.

– Однажды ты спас мне жизнь, Айвен, и сегодня я могу вернуть тебе старый долг, - сказал он русу.

Рыцарь называл руса Айвеном в память о своем давнем дружке, оставшемся в Англии. Когда-то юный Джон Фитц-Рауф служил пажом в замке одного графа, более знатного, чем его отец. За год до окончания его службы и посвящения в рыцари в замок был принят новенький мальчишка-паж, которого звали Айвенго. В первый же день он, несмотря на разницу в годах и силах, затеял потасовку со старшими, был крепко бит, но держался отважно и не проронил ни одной слезы. Следующим утром Джон взял его под свое покровительство.

Узнав, что рыцарь Джон принес ему освобождение милостью великого султана, и едва переведя дух от такого чудесного известия, рус сначала перекрестился по-ромейски, справа налево, а потом воскликнул на своем наречии:

– Слава Тебе, Господи! Потомился Иона во чреве кита, да ведь благодарим и кита, что не дал утонуть пророку Ионе*!

– Слушай меня, Айвен!
– велел ему рыцарь Джон.
– Хоть ты высокого рода, но не рыцарь и к тому же схизматик. Значит, если гордость не позволит тебе склонить голову, то останешься здесь ублажать ее своими муками, а если позволит, то пойдешь ко мне в оруженосцы. По-нашему будешь называться сквайром*. Думай быстрее!

– А по-нашему говорят: "хоть горшком назови, только в печь не ставь"!
– ничуть не смутившись и ни мига не колеблясь, согласился рус.
– Мне бы только выбраться отсюда, а я перед вами в долгу не останусь, ведь здешняя неволя стоит подороже смерти. Сквайр из меня выйдет всем на зависть. Не пожалеете, славный рыцарь Иоанн.

Сам рус считал англичанина своим тезкой "во святом крещении" и полагал, что обоим полагается возносить молитвы о заступничестве пред Богом пророку Иоанну Предтече.

– Тебе придется называть меня мессиром, - заметил рыцарь Джон.
– Таков закон.

– Да ведь труднее муху на лбу шлепнуть!
– только махнул рукой будущий сквайр Айвен, чем немного смутил своего господина и уронил в его глазах достоинство всех русских князей, которых тот с роду не видел.

Итак, не успели муэззины* призвать мусульман к третьей молитве, как отряд кафиров был полностью собран. Каждый получил то оружие, какое просил, и смену франкской одежды. Однако поначалу оружие и одежды были убраны в мешки, и я велел воинам одеться и вооружиться, как положено мамлюкам. После того, как приказ был ими исполнен, каждому из рыцарей был подобран похожий ростом и статью светлокожий мамлюк из числа славян, касогов, или грузин, одетый и вооруженый точно так же. Рыцари, конечно, недоумевали, однако из опасения спугнуть призрачную птицу своей свободы, благоразумно воздерживались от лишних вопросов. Только рыцарь Джон, считавший, что предводитель обязан знать больше остальных, заметил:

– Неужто ради сохранения тайны в темнице будут содержать наши тени?

Кому стать чьей тенью - воля великого султана, - напомнил я кафиру, но счел необходимым посвятить его в некоторые тайны великого замысла.

Джон Фитц-Рауф узнал, что отряд настоящих мамлюков вот-вот проедет по Священному Городу и выступит из него через Яффские ворота, направляясь на запад. Многие увидят этих мамлюков собственными глазами при свете дня, а кто захочет, тот пристально вглядится в их лица. Гораздо позднее, уже во мраке ночи, другой отряд, той же численностью, покинет город через северные, Цветочные, ворота. Свернув сначала на восток, этот отряд объедет весь Аль-Кудс с трех сторон света по Дороге Одинокого Льва, чтобы затем поспешить вслед первому на запад, по пути на Яффу.

– Дорога Одинокого Льва?
– изумился рыцарь Джон.
– Четыре года ездил по всем дорогам Палестины, а такой не знаю.

– Она пересекает многие пути, ведущие в город, но она почти незаметна для глаз, - сказал я ему, - зато ее очень хорошо чуют кони и ночью пускаются по ней вскачь, будто за ними гонится хищник. Когда мы ступим на нее, ты предупредишь остальных, чтоб не сдерживали коней. Животные в мгновение ока домчатся до Сиона* и сразу успокоятся.

– Откуда такое название? Что там за колдовство?
– с некоторой тревогой полюбопытствовал рыцарь, суеверный, как все христианские воины.