Шрифт:
Мне почему-то хочется иметь какую-то связь с батюшкой, хотя бы чисто символическую.
– Отец Валентин, а вы можете дать мне номер своего телефона? Я уверен, что в трудную минуту мне полегчает, если я вам позвоню. Я понимаю, у вас много дел, но все же…
– Держите, – он вытаскивает из рясы визитку, протягивает мне. – Звоните.
Визитка довольна простая. Самая обычная визитка на бумаге плотностью двести граммов, матовая, с инициалами, номером телефона и краткими данными о себе: Гаврилов Валентин Петрович, священник, Николо-Карельский монастырь, номер телефона. На визитке не было ни одного рисунка креста, ни одного изображения распятия. Было видно, что визитка носит строго деловой характер. Еще более деловой, чем у обличенных властью или серьезных капиталистов. Становилось ясно, что он не размахивал своей верой, но нес ее в себе.
И ведь даже фамилия Гаврилов. В честь одного из архангелов. Если точно, то Гавриила. Если не ошибаюсь, Гавриил предсказал Деве Марии ее смерть.
– Когда можно звонить?
– В любое время, Женя.
Испытываю смущение.
– Спасибо, конечно… А если я позвоню ночью?
– Если почувствуете необходимость, звоните ночью. Коли у Бога выходных и отдыха нет, значит, нет их и у меня, а души людские нуждаются в помощи всегда.
Затем отец Валентин прищуривается, глядя на меня, говорит рассудительно:
– Евгений, можете считать это тоже Провидением… Но что-то мне подсказывает, что вы позвоните. Обязательно позвоните.
– Спасибо, батюшка.
– Удачи вам, Женя. Звоните.
Он идет по остывающему следу Марии Матвеевны. Я пялюсь на визитку.
Вспоминаются слова из старой песенки, из тех, что слушал отец: «Труби, Гавриил, глухим на радость своим небесам! Труби, Гавриил, другим! Пока не оглохнешь сам».
Вот и отец Валентин трубит немо о вере и покаянии перед Богом но мы, замызганные грешники, не всегда способны услышать его и ему подобных. Он старается отмыть этот больной мир, прекрасно понимая, что ему не хватит для этого лет земных. Но он будто пытается хотя бы на миллиметр сдвинуть этот локомотив невежества и порока, в котором мы все с удовольствием сидим. Он будто встречает тьму своей грудью, готовый к этому. Своим спокойным видом он явно показывает, что отречься от веры может любой, а вот чтобы верить, нужна сила духа. И крепость этой веры должна быть сильнее всего на свете.
Мне вспоминаются японские камикадзе, которые сознательно шли на смерть. Многие из них на фото улыбались. Значит, они были готовы умереть за то, во что верят. А вот отец Валентин, когда нес веру, не улыбался, и не гордился своей преданностью ей. Мне кажется, что он понимает, что его вера – его крест. Я думаю, он несет ее, не надеясь на вознаграждение в раю. А это значит, он в своей вере сильнее и истовее тех камикадзе, что расшибались о борт авианосца «Банкер-Хилла» в 1945. Для них было честью умереть. Для него честь жить, сея добро…
– Наф!
Тьфу ты!
– Лара, что?
Вездесущая такса крутится передо мной, смотрит преданно. Срывается в сторону сторожки, затем возвращается на место, где застала меня в раздумьях. Явно хочет есть.
– Няф! – она тявкает рьяно, как лисенок, а ее длинные уши при этом подпрыгивают.
– Жрать, да?
Прусь в сторожку. Возможно, это последний бастион в моей жизни. Лара семенит впереди, стуча когтями по каменной дорожке.
– Я тут, между кстати, о важных вещах размышлял, ясно тебе?! А тут вылезла ты и тявкаешь! Все мысли как в сливное отверстие. Мне о чем-то высоком хотелось подумать, а тебе лишь бы пожрать…
07
– Пакет возьми, – Аня протягивает мне пакет из супермаркета и кидает на пол небольшой серый рюкзачок. На часах почти одиннадцать ночи.
В этот раз она изволила разуться.
Сую нос в пакет. Пицца в коробке, четыре банки пива, батон хлеба и колбаса в вакууме. Батончика «Сникерса» нет.
– Круто, но я не пью алкоголь, у меня же…
– А я на тебя не брала, – говорит она, скидывая с себя кожаную куртку. – Пиццу в микроволновку, пиво засунь в холодильник.
– Женщина! Как ты смеешь приказывать хозяину царства мертвых?!
– Микроволновку не забудь включить. А то получится как с чайником в тот раз.
Плетусь на кухню, загружаю пиво в холодильник, ставлю пиццу на разогрев. Аня приходит и садится на тот же стул, на котором сидела в прошлый раз, и с которого тогда поднялась, чтобы сокрушить меня слепым жарким соблазном.
– Мне казалось, ты больше не приедешь. Ты даже номер телефона не оставила.
– Я и не собиралась приезжать, – Аня подбирает ноги под себя. – Просто я забыла у тебя свою заколку для волос, решила забрать, а автобусы уже не ходят. Придется переночевать у тебя еще раз, а с голоду пухнуть не хочется.
Про заколку шутка, конечно же, видя Анины короткие волосы.
– Как на работе?
Аня морщится:
– Как обычно. Представляешь, стены покрасили, а они такими же тускло-зелеными остались. Зря краской дышала, пока они сохли. Окон-то нет. Хозяин даже одну камеру временно расселил: зеки стали жаловаться на головные боли.
– Кто расселил?
– Ну, так начальника тюрьмы называют, – терпеливо поясняет Аня. – Хозяин тюрьмы. Настоящий, а не царства мертвых.
Звякнула микроволновка. Я достал и нарезал пиццу на треугольники.