Сажусь за стол напротив нее.

– Нет, пожалуй. Позже. Да и вечер будет испорчен.

Вот настолько легко позволить себя склеить, не боясь пройти в чужой дом…

Анна смотрит на меня в упор, кидает недокуренную сигарету в кружку. В мою кружку, захваченную мной в сумку, когда я бежал из своей нормальной жизни.

Если можно назвать нормальной жизнь, где люди умирают вокруг тебя.

Если это вообще можно назвать жизнью.

– Так зачем ты пригласил меня сюда?

Она бесцеремонно переходит со мной на «ты», но я даже рад этому. Будто какой-то неосязаемый барьер разрушился.

– Ну, ливень за окном. Тебе укрыться где-то нужно.

Принято считать, что ложь, повторенная тысячу раз, становится правдой. Это не совсем так. Ложь становится правдой не когда ее твердят без остановки, а когда в нее готовы поверить. Истина – очень гибкая штука. Обман сравним с мягким пластилином.

Стоит начать большую ложь с правды, и дальше можно врать напропалую – оглушенный правдой человек и не помыслит, что вы врете. У него не будет причины не верить вам. Это можно назвать, скажем, номинальной правдой.

Или наоборот: исказите кристально честный рассказ в самом начале, и все ваши дальнейшие слова будут восприниматься совсем иначе. Их можно будет подать как угодно, ведь все зависит от того, с чего вы начали. Это можно сравнить с боксером, который не нарушает правил бокса на ринге, но при этом под его перчатками спрятана тяжелая гипсовая прослойка.

Можно вообще не врать – достаточно переставить события местами. Это в математике от перемены мест слагаемых сумма не меняется. В жизни все немного иначе. Любое событие может быть подобно отражению в зеркале: отражение не врет, лишь показывает все наоборот, а то, что вы в нем разглядите, зависит уже от вас.

Еще есть четвертый вариант – разрешить собеседнику соврать за тебя. Промолчать, заставить его первым высказать предположение. Люди любят обманываться, хотят верить в то, во что им выгодно верить. Это всем известный факт, но парадокс в том, что никто в этом не признается, как не признается в ковырянии пальцем у себя в ухе.

И я загружаю Аню отрепетированной ложью про Университет Ломоносова, про желание жить самостоятельной жизнью и возможностью потратить свою юность на диплом, а не на пьянки.

По ее лицу непонятно, верит ли она мне.

– Похвальное желание, – говорит она, утрамбовав услышанное у себя в голове.

Она снимает свою кожаную куртку, под ней оказывается черная водолазка, ворот которой я видел, когда мы стояли у могилы. Она задирает рукава водолазки до локтей.

– И тебя не пугает, что я вот так просто подошел к тебе, познакомился?

Аня морщит лоб:

– А с фига ли меня это должно пугать? Симпатичный парень.

– Но посреди кладбища.

– И что? – ее удивление искреннее. Я готов руку отдать на отсечение, что она говорит честно. – Посреди кладбища, и что? Люди в военных госпиталях знакомятся, на дороге, в лесу, напоровшись друг на друга.

Сердце клокочет.

– Честно говоря, у меня уже месяца четыре секса не было, – спокойно заявляет Аня.

Потом встает из-за стола, подходит ко мне. Я тоже встаю.

Она вминает грубые подошвы своих байкерских ботинок в мои пальцы, притягивается ко мне.

Она шепчет, глядя мне в глаза:

– Почему у меня такое чувство, будто я знаю тебя тысячу лет?

А почему у меня такое чувство, что рядом с ней мое проклятие успокаивается?

Ответа не будет.

Говорю:

– Не знаю. Давай разберемся.

Становится понятно, почему она согласилась войти в эту сторожку, почему проявляет инициативу первой.

С ней тоже что-то не так.

Решаю не форсировать события. Нужно дать голодному организму успокоиться.

– Аня, давай чуть позже. Там чайник вскипел.

Она смотрит на меня, как на конченого идиота.

– Ты забыл включать чайник.

И вправду, звука горящей конфорки за спиной не слышно, а звука свистящего чайника не слышно подавно.

Почему у нее такое чувство, будто она знает меня тысячу лет?

Время замедляется, будто вся наша вселенная попала в декомпрессию.

– А почему ты сказала, что знаешь меня?

С этими словами я кладу свои руки на ее бедра. Не стоять же идиотом.

– Не знаю, – губы Ани почти касаются моих. – Просто как увидела тебя, мне так показалось.

И она целует меня в губы.

Детонация.

Она кусает меня за губу так быстро, что я не успеваю отреагировать.

Наше знакомство, расчерченное могилой зека и этим поцелуем, произошло слишком быстро, слишком неправильно. И это чувство неправильности наталкивает меня на мысль, пока мы с Аней сливаемся в поцелуе, что и с ней что-то не так.