Первыми меня учуяли собаки. Поднялся такой гвалт, будь то к нашему дому подошли сотни врагов. Вытянув шею, впереди несся Хонди. Он подпрыгнул так высоко, что точно достал своим языком моей щеки.

– Хонди, собачка моя.

Я склоняюсь к нему, но буря восторга так высока, что пес извивается ужом, нещадно молотя себя хвостом и мотая головой. Другие окружили нас и почтительно потявкивают или пытаются прилизаться под мою руку.

– Кто здесь?

На лыжах стоит с двустволкой отец.

– Неужели, Анатолий.

– Я приехал в отпуск.

– Здравствуй, Толя.

Он обнимает меня.

– Пойдем домой. Вот наши то обрадуются.

Мы за столом. Мать и бабушка, как помолодели, они сидят за столом, подкармливают меня, а я им рассказываю небылицы из армейской службы.

– Ты там был?
– вдруг спросил меня отец.

– Где там?

– В Афганистане. Туда послали много наших.

– Проскочил так..., - нехотя тяну я.

– Ордена там заработал?

– В основном, там.

– Не забыл как стрелять надо?

– Не забыл.

– Толя, ты стрелял в людей?
– тревожно спрашивает мама.

– Ну что ты, мама. Я был там, когда еще и война то не началась.

– Эх жалко, что ты не был в гуще сражений, - сокрушается отец.

– Ну и правильно, - не выдерживает бабушка, - убили бы и все...

– Тольку? Да его не одна пуля не возьмет...

– Брось ты? Плюнь лучше через левое плечо три раза.

Отец смеется, но плюет.

– Ой, я забыл, мама, в Афганистане в магазине приобрел.

Я лезу в чемодан и достаю толстую цепочку змейку. Мать ахает от изумления, они с бабушкой щупают необыкновенную диковину.

– Сколько же в нее надо денег вложить?
– спрашивает бабушка.

– Там наши деньги в цене...

Вечером я раздеваюсь и мать, открыв рот, с ужасом смотрит на мою ногу.

– Что это у тебя?

– Шрам. Нечаянно задел за рваное железо.

– Господи, слава богу, что все в порядке.

Она щупает ногу.

– До чего же длинный и как тебя только угораздило...

Хонди, на правах первого друга, ложится рядом с кроватью на коврике.

Мы идем с отцом на лыжах, по вспухшему от снега лесу. Впереди, как всегда, Хонди. Собачка немыслимыми приемами осиливает сугробы.

– Так все таки, ты участвовал в боевых операциях в Афганистане? спрашивает отец.

– Участвовал.

– Я так и думал. Молодец, что не расстраивал мать. А у нас здесь тишина. Только новый секретарь обкома малость нервы портит.

– Браконьерством занимается?

– Да нет. Все этих пакостников под свою защиту берет. Я тут придавил двоих с деревни, где ты сдавал экзамены. К суду их притянул, так он их из дерьма вытянул, они опять теперь шалят...

– Кабана бьют?

– Нет, оленя в основном...

Мы обходим участок и возвращаемся домой.

Я их выловил на пятый день моего отпуска. Идет крупный, разлохмаченный снег. Вдруг звуки выстрелов всколыхнули лес, встряхнув с веток деревьев, неокрепшие сугробики.

– Хонди, тихо.

Мы идем на звуки выстрелов. Двое мужчин на снегу ножами потрошат лося. Они сняли лыжи и прислонили их к дереву.

– Федя, привет, - говорю я негромко.

Мужик в рыжей шапке подскакивает и с ужасом смотрит на меня. Второй, более энергичен, он выхватывает ружье и тут же я стреляю. Ружье вылетает из его рук и исчезает в снегу, метрах в пяти за ним.

– Федя, ты чего меня так плохо встречаешь.

– Толенька, я не хотел, - уже чуть не плачет мужик.
– Черт попутал.

– Ты, сволота, - грубо отвечает молодой, - ты мне ружье попортил. Я же тебя в порошок сотру...

– Толенька, не слушай его, он еще ничего не понял.

Федя струхнул всерьез. Я опять стреляю. Шапку наглеца смахнуло с головы и похоже до него тоже доходит, что что-то не так.

– Кто это?
– спрашивает он Федю.

– Толя. Сын лесника.

– Ну и что?

– Он тебя здесь похоронит.

– Не имеет права, - уже взвизгнул он.

– Вы нарушили закон, значит надо.

– Может не надо, Толенька, - хнычет Федя, - Богом клянусь, последний раз в жизни это сделал. Прости.

– Нет, Федя, ты который раз ловишься в лесу?

– Третий.

– Вот видишь, третий, а ума не набрался, Не мог сразу со всем порвать...

– Порву, кровью клянусь, порву.

Я начинаю расстреливать их лыжи, они подпрыгивают и превращаются в щепки. После обращаюсь к мужикам.