После той встречи мне неоднократно приходилось видеть командарма у нас в полку. Пожалуй, мы видели Батю даже чаще, чем комдива Ларушкина. И каждый его приезд - обстоятельное, взыскательное изучение положения дел в части. Недаром летчики любили, чуть передразнивая Батин говорок, повторять: "Батя прилетит и пройдется мокрой тра-а-пкой начальству по бр-р-у-ху!"

Красовский прилетал, вникал, наметанным глазом определял наши промахи, с интересом присматривался ко всему, что могло пригодиться в других частях армии. Память у Бати была отменная, и, пожалуй, о каждом из нас он знал больше, чем мы друг о друге...

Меня ему никто не представлял, и, естественно, я даже растерялся, когда однажды, прилетев с задания и направляясь на КП, неожиданно был им окликнут. (Я в тот момент не знал, что Батя в части, и опешил, увидев его перед собой.)

– Ну что, Куманичкин, все воюешь?
– командарм в упор разглядывал меня, а я лихорадочно соображал, откуда он меня знает и почему он здесь?

– Воюю, товарищ генерал!
– стараясь придать лихость голосу, ответил я.

– А как воюешь?

– Как все!
– бодро ответил я. И политично добавил: - Бывает хорошо, а бывает - плохо!

– Вот это уже ерунда, - заметил Красовский.
– "Как все" - это не ответ. У тебя должно быть только "хорошо"! Ясно?

– Так точно!
– ответил я, хотя, признаться, не очень понял, за что меня упрекнул командарм.

– Он тебя не упрекнул, - объяснил мне Павел Федорович, когда я спросил его об этом.
– Он тебя похвалил. Учти это. Просто ты в первый раз с ним разговаривал и еще не знаешь Батиной манеры.

Позже я понял его манеру вести разговор. В коротких вопросах командарма всегда скрывался какой-то особый смысл. Цепкий Батин взгляд буравил тебя насквозь, и твои ответы, очевидно, тут же соотносились с внешними впечатлениями командарма. Батя как бы ненавязчиво предлагал собеседнику: "Думай! Думай об истинном смысле моих вопросов. Разгадаешь - молодец! Значит, я в тебе не ошибся!"

Мы часто говорим о демократизме начальства, умиляясь: "Вот-де, большой руководитель, а не кричит на подчиненных. И в обращении прост - всех по имени-отчеству величает, за ручку здоровается, не чурается людей". В сущности говоря, такое представление о демократизме руководителей исходит из рабской психологии, согласно которой человек, которому вверена сегодня твоя судьба, волен и оскорбить тебя, и унизить, и распорядиться твоей жизнью по своему усмотрению. А раз начальник не кричит, не обзывает, руку лично пожимает демократ! Куда там!

Демократизм нашего командарма был иной природы - Степан Акимович был уважаем армией, потому что сам уважал окружающих. Мы видели его и на стоянках боевых машин, и на КП, и в минуты тяжелейших боев, и в минуты отдыха. Он был одинаково ровен и вежлив и в разговоре с командиром дивизии, и в разговоре с сержантом-техником. Но, повторяю, не в этом дело. Любой, кто встречался в то время с Красовским, не мог не увидеть, с какой живейшей непосредственностью интересуется командарм твоей личной жизнью, с каким доверием относится Батя к окружающим.

Доверие и уважение к людям - вот, пожалуй, важнейшие источники Батиного демократизма. Когда в труднейшие дни Курской битвы мы потеряли двух отличных командиров 88-го и 40-го полков - майора Рымшу и Героя Советского Союза майора Токарева, командарм смело выдвинул на эти должности молодых летчиков из этих же полков. Надо сказать, что под стать командарму были и руководители политотдела армии - член Военного совета генерал С. Н. Ромозанов и начальник политотдела армии генерал А. И. Асауленко. Они пользовались большим уважением в частях армии.

Батя умело решал любой насущный вопрос, каким бы сложным и запутанным он ни казался. Подумаешь, скажет читатель, на то он и командующий, чтобы все вопросы решать. Разумеется, мастерство командира проявляется, в частности, в том, что он умеет оперативно принимать правильные решения. Но, рассказывая сейчас о Бате, я обращаю внимание не только на эту сторону его деятельности. Дело в том, что правильно оценить обстановку Бате помогало не только отличное знание дела, но и умение слушать.

В послевоенные годы служба свела нас на востоке страны. Мне часто приходилось беседовать в те годы со Степаном Акимовичем, и каждая такая беседа доставляла истинное удовольствие (хотя, как вы понимаете, большинство из них носило служебный характер). Иногда эти беседы длились несколько часов и состояли не только из разборов или указаний командующего. Красовский - один из самых внимательных слушателей, каких я знаю. Вот он сидит, полузакрыв глаза, в своем кресле, вслушиваясь в мой ответ на заданный вопрос. Я говорю довольно долго, сам чувствую это, но здесь уж ничего не поделаешь - вопрос требует обстоятельного ответа. Кажется, что Красовский слушает меня невнимательно, думая о чем-то своем, но я знаю, что генерал работает, все-все, сказанное мной, выстраивается сейчас перед Степаном Акимовичем в стройную цепочку фактов, соображений и выводов, что, когда я закончу, последуют точные и четкие предложения командующего. Красовский не перебивает меня, ждет, когда я выскажусь полностью, чтобы подвести итог выслушанному. И я знаю, что ничто не ускользнуло от внимания генерала, что каждая мелочь им зафиксирована, соответствующим образом оценена и тоже включена в систему соображений командующего, которые мне, в свою очередь, предстоит услышать.

О том, что для Бати не было мелочей, свидетельствует вот какой эпизод, относящийся ко времени боев на Украине. Мы стояли тогда в Тростянце, вылетая в основном небольшими группами и, как правило, по ракете. Задачу нам ставили уже в воздухе. После напряженных июльских боев под Белгородом работа казалась нам относительно спокойной, и мы вспомнили о своей внешности: недалеко от КП полка расположился парикмахер, к которому потянулись свободные от полетов летчики.

Первым, естественно, оказался перед парикмахером Михаил Семенцов.