— Дают — бери, бьют — беги. Слышала такую поговорку, Катя? Новая симкарта прилагается.

Меня охватывает смущение, а Аркадий Павлович аккуратно кладет коробку с айфоном рядом со мной на кровать и выходит. Мы остаемся с Германом наедине в комнате. Я чувствую как у меня пылают щеки. И почему я так на него реагирую? Ну не могу же я до сих пор быть в него влюбленной как дурочка?

— Извините, — мычу про себя. Я смотрю на коробку с телефоном, обтянутую пленкой, и слезы почему-то начинают литься у меня из глаз. Я не понимаю, что со мной… Хотя — понимаю, — Мне не нужны дорогие подарки. Что с Мишей? Вы обещали ему выделить борт… А в итоге я тут сижу и ничего не знаю.

— Катя, тише! Он в Москве, его готовят к операции, — он смотрит на меня несколько секунд, затем садится рядом и вдруг меня обнимает! Он прижимает меня к себе и начинает как-то по-отечески гладить плечо, спину, проводит горячей ладонью по волосам. И я вдруг понимаю, что ему меня жалко! И от этого мне почему-то становится совсем плохо. Теперь еще больше больше жалко себя. Как же мне не хватало этого простого человеческого объятья! Почему же Герман со мной так поступил тогда? И почему сейчас так себя ведет? Я плачу… Вздрагиваю, уткнувшись лицом ему в плечо…

Но постепенно мне удается успокоиться. Мне становится легче. Я поднимаю на него заплаканные, красные глаза. Я знаю как я выгляжу после слез — ужасно! И ловлю взгляд Германа. Он смотрит на меня заинтересованно и грустно.

— Мишей занимаются лучшие врачи. Он выздоровеет, я тебе обещаю.

Герман говорит это так проникновенно и просто, что я успокаиваюсь. Значит, все не так плохо.

— Когда операция?

— Назначили на завтрашнее утро. Сейчас его готовят. Только тебе надо будет съездить, подписать разрешение. Я не могу это сделать.

Я жду когда он добавит, «я ведь не отец»… Но нет… Он откашливается, и в этот момент в комнату стучат. Аля принесла обед. Пока она возится с тарелками, Герман молча за этим наблюдает, и, когда девушка уходит, аккуратно интересуется:

— Почему ты не ешь в столовой? Мне сказали что ты не выходишь из комнаты. А в доме много чего интересного.

Я молчу несколько секунд и… Нахожу в себе силы сказать как есть:

— Я боюсь. Елизавета Сергеевна мне угрожала вчера. И разбила телефон.

— Она в сердцах, — резко обрывает меня Герман, — Не бери в голову… А телефон я тебе купил новый, взамен старого. И не выдумывай. Думаю этот телефон компенсирует неприятные впечатления от скандала.

Герман говорит это резко и отрешенно… Атмосфера теплоты рушится.

— Будь готова после обеда поехать подписать необходимые документы для операции.

— Я поеду с Котей, — быстро отвечаю. Герман усмехается, но не возражает, а я вытаскиваю сына из кроватки, сажаю на колени и начинаю его кормить. Однако еще недавно любимое пюре он ест без удовольствия. Морщится, капризничает, выгибается. Недовольно глянув на меня и ребенка, Герман выходит из комнаты.

Котя вдруг затихает и кладет голову мне на грудь. Горячий! О Господи!

— Котя! — я пробую пюре, и тут понимаю, что с ним что-то не так! Вскакиваю, кладу ребенка в кроватку и бегу в коридор. Мне надо к охране! Точно! Пусть звонят в скорую, да куда угодно! Мое сердце бьется как сумасшедшее! Я бегу на первый этаж, и вижу…

Герман, Елизавета Сергеевна и пара охранников разговаривают с двумя полицейскими. Я бегу к ним, чтобы попросить Германа вызвать скорую, и тут эта жуткая тетка произносит:

— А вот и Екатерина! Сама мне призналась сегодня что то на ребенка подушку положит, то отравить собирается. А я переживаю за ребенка. Это не игрушки!

— Так вот что! — и тут я понимаю весь ужас ситуации. Она… Она его отравила? Пюре? Оно не испорчено! В него что-то добавили! Господи! — Котя! Ему срочно, срочно надо скорую!

Я ору наверно на весь дом. Герман тут же вытаскивает телефон, а один из полицейских произносит:

— Екатерина, нам нужно с вами побеседовать… Ребенка сейчас заберут на обследование, за него не беспокойтесь. А мы с вами проедем в отделение и побеседуем.

Глава 19. Герман

Катю мне жалко. Я вижу как она переживает за Мишу. Нет, все-таки она хорошая мать… Я в этом уверен. Потому что… Наверно потому что я видел и плохих матерей тоже. А Катя… И почему она мне изменяла?

Желание прижать ее к себе возникло не только из-за жалости… Мне вдруг захотелось прикоснуться к ней. Глядя на Катины печальные глаза, на дрожащие губы… Я бы их покрыл поцелуями! Как же меня к ней тянет! И хотя я понимаю, что Катя способна на предательство… Выглядит она самой чистой на свете! И почему все так в мире обманчиво? Особенно женщины.