— Уродина!

— Страшная, страшная!

Пинок, белая краска, крошки хлеба — всё прилетало в меня уже в который раз. Из детей почти все были китайцами, изредка среди них встречался ещё бледнее цвет кожи другой национальности. Но и такие потешались надо мной, как над разорванной куклой, изляпанной в грязной луже. Воспитательница Лин, увидев новые издевательства, быстро разогнала детей от меня. Она наклонилась ко мне, семилетней девочке, и вытерла рукавом старого свитера слёзы.

— Опять обижают?

— Д-да, — заикаясь, пыталась успокоиться я. — П-почему все считают меня некрасивой?

Женщина кинула усталый взгляд на обтрёпанные стены игровой комнаты.

— Ты другая, — она перевернула мою ладонь, чтобы та смотрела в потрескавшийся белый потолок. — И не только из-за цвета кожи или глаз ... они видят в тебе совсем иной характер.

— Это моё!

К нам подбежала девчонка лет восьми и ткнула пальцем в кусок тряпки, которую я держала в руках.

— Правда, сяо-Киу? — воспитательница Лин выпрямилась и строго посмотрела на нас двоих.

— Нет! — быстро возразила я, вжавшись искусанными ногтями в ткань. — Я нашла это на улице! Оно лежало никому ненужное...

— Оно моё! — затопала ножками Киу, начиная реветь.

— Воровать плохо, сяо-Рави, — неодобрительно покачала головой женщина.

Я посмотрела на неё вновь заполнившимися слезами глазами, а в груди всё так и изнывало от несправедливости и обмана .

— Но оно никому не принадлежит! Я просто хотела сшить наряд и доказать всем, что красивая...

— Я тебе дам других тканей, — нашла компромисс воспитательница Лин и тише добавила мне на ухо: — Иногда лучше кому-то что-то отдать , чтобы в дальнейшем получить нечто большее .

Я не верила в её слова . Не верила, ведь на меня столько раз кидали цепи лжи, пользовались моей детской наивностью, подставляли, ругали, били. Столько слёзных ночей я провела на своей кровати в углу...

Так не хотелось расставаться с тем, из чего я могла бы сотворить что-то красивое, дорогое своему сердцу. За что меня могли бы, быть может, даже похвалить. Но под внимательным взглядом воспитательницы Лин дрожащей рукой пришлось протянуть тряпку Киу. А та, хитро улыбнувшись, убежала к остальным девочкам. Наверняка для того, чтобы рассказать обо мне гадости...

— Не плачь, — женщина положила руку на моё плечо и улыбнулась лишь взглядом. — Пойдём , я тебя с кое с кем познакомлю .

И, взяв за руку, повела в сторону группы мальчиков, гонявших мячик . Но недалеко от них я заметила , как сидел какой-то бледнолицый черноволосый паренёк лет одиннадцати и что-то усердно рисовал. Именно к нему мы и направлялись.

Он почувствовал моё приближение раньше, чем воспитательница Лин окликнула бы. Он встал, улыбнулся и протянул руку для пожатия. Такой красивый! И с такой доброй улыбкой! Застыв прямо перед ним, я в немом восхищении разглядывала его тёмные родинки на лице, длинные конечности, тёмно-карие глаза — отчего-то чувствовалось в нём душевное родство, звезду жизни, яркий лучик света. Хотелось его крепко обнять , как спасательный круг, но паренёк решил для начала представиться.

— Привет, птичка. Меня зовут Алестер Эльху.

Его имя до сих пор было и оплотом для меня, и страшным сном. Тем самым кошмаром, от которого я просыпалась в холодном поту. Ровно как и сейчас. Сердце билось в пыли обгоревшего прошлого, мысли отчаянно бежали от ядовитых огней приюта, сознание пыталость стряхнуть с себя всю загустевшую кровь.

Дышать. Просто дышать.

Это просто грёбаный сон. Я выросла. Всё осталось там, в прошлом, в золе полыхающего дома.