– Да ну тебя, Брагин, – как бы недовольно говорит Иванова, но я вижу, что мои слова ей приятны. – Подхалим.

– Фуй, какое слово противное, – кривлюсь я. – Так что, она с твоим Суходоевым мутит что ли?

– Да там вообще не разберёшь. Сначала говорил, что это его сестра.

– Ага, фамилии похожи, – киваю я с усмешкой.

– Вот правда что… Теперь выясняется, что не родная, а двоюродная и не его, а дядькиной жены.

– А тебе не пофигу, чья она там сестра и чей дядька?

– Мне, конечно, пофигу, но я тут выяснила, что эта Тоня у него ночует. Он говорит, что вроде между ними ничего быть не может, потому что они родственники, а тут до меня стали доходить слухи, что она везде треплет, будто выходит за него замуж.

– То есть, получается за брата? Капец.

– Да какой он ей брат? Кровного же родства нет…

– Лен, – беру я её за руку, – а ты вообще как с ним познакомилась? Ты меня, конечно извини, но мне он совсем не нравится, Суходоев твой. Плохой человек, ненадёжный. Это, конечно, лишь моё частное мнение, но всё-таки, нахера он тебе такой сдался? Ты девка красивая, самостоятельная, вон положение у тебя какое!

– Как ты узнал? – в ужасе шепчет она, и глаза её вмиг становятся влажными.

– Чего узнал-то? Это ж невооружённым глазом видно, – отвечаю я и прикусываю язык. – Что?! Серьёзно? Я-то имел в виду социальное положение, то, что ты в горкоме работаешь…

Она начинает плакать и, махнув на меня рукой, прикрывает рот ладошкой и убегает.

– Егор! – восклицает Новицкая, входя в зал. – Привет! Ты что ли Иванову до слёз довёл?

– Я нечаянно.

– За нечаянно бьют отчаянно. Опять шуры-муры за моей спиной водишь?

– Ирусь, не смеши мои седины.

– Когда поседеть-то успел? Или Панночку в Ташкенте отпевал, как Хома Брут?

– Так, – качаю я головой, – в Гоголя углубляться не будем.

– Ладно, не будем, – соглашается она. – Сегодня вечером придёшь ко мне домой.

– Во сколько? – уточняю я. – У меня ещё тренировка сегодня.

– Так, Брагин, ты опять бесишь? – она не дурачится, хмурится всерьёз. – Специально что ли? В восемь чтобы был. Ясно?

– С ночёвкой? – с улыбочкой спрашиваю я, пытаясь разрядить обстановку.

– Нет, – серьёзно отвечает Новицкая. – Поговорим и домой пойдёшь. Ночёвок больше не будет.

Тыдыч… Кажется, я превращаюсь в одинокого волка. Впрочем, разрыв с Ириной был ожидаем, но, всё равно, на душе начинают скрести кошки. Так что ли говорят…

На заседании не происходит ничего особо интересного. Закончив, я иду домой. Обедаю, а потом собираюсь часок поваляться перед тем, как идти на тренировку. Но на глаза попадается гитара. Я беру её и вместо того, чтобы подремать «после сытного обеда по закону Архимеда», терзаю струны.

Тренькаю и даже что-то мурлычу себе под нос. И как-то отвлекаюсь от текущего момента. Не полностью, конечно, но становится легче. Мысли носятся вокруг Печёнкина. Так ли он силён, как говорит, и что с ним делать. Ноги от ударов Зарипова болят, и спина болит. Скотина. И позаниматься нормально не получится, как пить дать… Как пить дать…

Выхожу из дома и бреду к школе. Всё тело болит, словно я в молотилке побывал. Может разомнусь, так получше станет… Посмотрим… Прохожу мимо Политеха, через площадь Волкова, мимо беляшной.

На окошке висит прилепленный пластырем клетчатый листок из тетради: «Беляш рыбный, 11 коп». А мясной где, думаю я… Иду по Весенней вдоль домов, прямо, ни на кого не обращая внимания, никого не трогая.

Думаю свои тревожные думы и даже не сразу обращаю внимание на голос окликающий меня, кажется, уже далеко не первый раз.

– Брагин, мля!

Я останавливаюсь и разворачиваюсь на голос.

– Слышь, Брагин!

Вот так встреча, сто лет не виделись и ещё столько же не видел бы. Передо мной стоит Фриц.

– А ты отчаянный, – недоумённо произношу я. – Или просто неумный?

– Базар есть, – надменно отвечает он.

Видать, мало ему наказаний и казней египетских, что уже обрушились ему на голову.

– Ну, давай, базарь, раз есть, – хмыкаю я вижу, как разгорается в его глазах злоба.

Фриц делает шаг, приближаясь ко мне. Ногу всё ещё приволакивает.

– Категорически не советую приближаться ближе, – говорю я спокойно. – Могу не сдержаться.