«Умръшу же Митяю бысть в них замятня и недоумение, смятоша бо ся, яко же пишет (царь Давид. — Н. Б.): возмятошася и въсколебашася, яко пиании, и вся мудрость их поглощена бысть…» (43, 129).

Книжник вновь цитирует Священное Писание по памяти, сохраняя смысл, но не стремясь к буквальной точности. В Острожской библии (начало XVI века) этот фрагмент читается так: «Смутишася, подвизашася яко пианым, и вся мудрость их поглащена бысть» (Пс. 106, 27).

Для правильного понимания смысла этой цитаты в контексте «Повести о Митяе» приводим развернутый текст данного пассажа Псалтири в переводе на современный русский язык:

«Отправляющиеся на кораблях в море, производящие дела на больших водах, видят дела Господа и чудеса Его в пучине: Он речет, — и восстает бурный ветер и высоко поднимает волны его: восходят до небес, нисходят до бездны; душа их истаевает в бедствии; они кружатся и шатаются, как пьяные, и вся мудрость их исчезает (курсив наш. — Н. Б.). Но воззвали к Господу в скорби своей, и Он вывел их из бедствия их. Он превращает бурю в тишину, и волны умолкают. И веселятся, что они утихли, и Он приводит их к желаемой пристани» (Пс. 106, 23–30).

Так молились и так славили Господа люди, только что переплывшие бурное осеннее море.

Опасность миновала. Но слова 106-го псалма всё еще звучали в ушах. И выплеснулись на бумагу уже как метафора, изображающая смятение московских послов в связи с неожиданной кончиной их главы — нареченного митрополита Михаила.

(Не исключается, что отрывок 106-го псалма в сохранившейся интерпретации появился в тексте «Повести о Митяе» после ее редакторской переработки. В первоначальном варианте он был связан с картиной опасного морского плавания русских послов.)

Спутники Митяя должны были решить два вопроса: кто виноват в смерти Митяя? И как быть дальше? По первому вопросу единомыслие было достигнуто быстро. Желающих отыскать виновных во внезапной смерти Митяя не нашлось. Версия несчастного случая всех устраивала. Прямых доказательств убийства не существовало. И хотя личный состав посольства был укомплектован доброхотами Митяя, никто из них не счел возможным начинать расследование.

По второму вопросу споров оказалось больше. Проще всего было вернуться с пустыми руками в Москву. Но такое решение было нежелательно для заговорщиков, которые предпочитали объясняться с великим князем Дмитрием Ивановичем через «своего» митрополита. Кроме того, в случае немедленного отъезда назад москвичи добровольно оставляли поле битвы за митрополичий стол двум личным врагам великого князя Дмитрия Ивановича — владыкам Дионисию и Киприану.

Более реальный вариант состоял в том, чтобы посылать гонца в Москву и всем составом посольства ждать указаний великого князя в Константинополе. Но это ожидание могло растянуться на неопределенно долгий срок. Учитывая время года — конец сентября, начало осенних морских штормов, — обратный путь гонцов обещал быть гораздо дольше и опаснее, чем путь в Константинополь. К этому прибавлялись сложности осеннего пути по половецким степям и русским дорогам, натянутость отношений с Мамаевыми татарами…

В итоге второй, самый благоразумный вариант был отвергнут.

Московские послы после долгих споров приняли «третий путь»: такое решение, которое не по форме, а по смыслу соответствовало бы замыслу великого князя Дмитрия Ивановича — замыслу создания митрополии «всея Руси» во главе с московским иерархом. Они решили продолжать действовать по сценарию, написанному великим князем для Митяя, но уже без Митяя, а точнее — с его alter ego, своего рода «Лже-Митяем».

Кто именно должен сыграть роль «Лже-Митяя», московского кандидата на митрополию? Разумеется, Митяй был слишком оригинален и внешне и внутренне, чтобы найти ему равноценную замену. Речь шла о сути, о своего рода политическом двойнике. Светская часть посольства (великокняжеские и митрополичьи бояре) предлагала найти в своей среде скромного провинциала, преданного московскому делу и лично известного князю Дмитрию. Таким они сочли переяславского архимандрита Пимена.

Монастырские «старцы» предъявляли иные требования к личности будущего митрополита. Они выдвинули своего кандидата — Иоанна, архимандрита московского Петровского монастыря, «московьскаго киновиарха, началника общему житию» (43, 130). Общее дело — введение в московских монастырях «общего жития» — вероятно, сблизило Иоанна со старцами круга Сергия Радонежского. Однако его пребывание в свите Митяя свидетельствует о том, что он умел ладить и с княжеским двором. И всё же это была слишком одиозная фигура. Зная сложные отношения великого князя с монастырскими «старцами», бояре остерегались делать ставку на «московского киновиарха».

Получив поддержку бояр, Пимен стал распоряжаться имуществом и казной Митяя, завладел княжеской грамотой, позволявшей брать неограниченные займы в Константинополе. На его имя была переписана верительная грамота московского великого князя.

Оставим в стороне всегда возможные, но редко определяющие ход событий личные мотивы. Сложим их у той черты, за которой история уступает место художественной литературе, и возьмем на вооружение логику и здравый смысл. А в качестве инструмента исследования воспользуемся древним, как Рим, вопросом: кому выгодно?