Теряя в своей политической актуальности, «Повесть о Митяе» со временем прибавляла в литературной занимательности, а вместе с ней — и в обилии реальных деталей.

Относительно поздняя (1520-е годы), но сохранившая уникальные известия более ранних сводов Никоновская летопись (по Г. М. Прохорову, это третья редакция «Повести») сообщает подробности: вместе с известием о кончине Митяя в Москву дошли и слухи о его убийстве.

«Инии глаголаху о Митяи, яко задушиша его; инии же глаголаху, яко морьскою водою умориша его» (42, 40).

Как отнестись к этому известию? Не является ли оно плодом воображения московских книжников первой половины XVI столетия?

Думается, следует прежде всего обратить внимание на сам характер уникальных чтений. Создатели Никоновской летописи нередко украшали лаконичные сообщения своих источников вымышленными подробностями и риторическим «плетением словес». Но эти литературные упражнения, как правило, не содержали принципиально новой информации. В данном же случае известие об убийстве Митяя является новой и весьма существенной информацией. Убийство, заговор, измена — обвинения серьезные. Такие вещи летописцы не выдумывали «ради красного словца».

Следующий вопрос: почему сообщение об убийстве отсутствует в первой и второй редакциях «Повести»?

Считается, что первая редакция «Повести о Митяе» была создана неизвестным московским книжником по заказу (а может быть, и при личном участии) митрополита Киприана осенью 1382 года (270, 140). Главная религиозная идея «Повести» — размышление о путях Божьего промысла, о пагубности человеческой гордыни. Идейное содержание произведения отличается своего рода «многослойностью». Публицистический пласт составляет апология деятельности митрополита Киприана, осуществленная не прямой похвалой, а методом «от противного»: путем яркого изображения безнравственного поведения всех трех его политических соперников, претендентов на освободившуюся с кончиной святителя Алексея митрополичью кафедру — Митяя, Пимена и Дионисия. Главный «возмутитель спокойствия» — архимандрит Михаил, которого автор «Повести» (или ее редактор) митрополит Киприан сознательно именует уничижительным прозвищем — Митяй. Своим возвышением Митяй обязан главным образом великому князю Дмитрию Ивановичу, который при этом выведен в «Повести» «вторым планом» и не подвергается прямому осуждению.

Внезапную кончину Митяя автор представляет как провиденциальное событие, как определенное высшими силами наказание Митяя за грех гордыни. В этом идейном контексте нет места для насильственной смерти Митяя. Он умер внезапно, пораженный гневом Божиим. Для исполнения Божьей воли нет нужды в человеческих ухищрениях. Версия убийства по политическим мотивам своей прозаичностью не соответствовала провиденциальному осмыслению всей истории Митяя и потому не могла быть включена в «Повесть» даже в качестве предположения.

Версия провиденциальной обусловленности кончины Митяя лежит в основе изложения этого сюжета в знаменитой Степенной книге царского родословия — официальной истории Российского государства, созданной московскими книжниками в эпоху Ивана Грозного. Однако здесь тема Божьего суда конкретизирована участием двух исторических лиц — Сергия Радонежского и митрополита Алексея.

Митяй «гордостию побежен», присвоил себе митрополичий сан. Увидев в лице Сергия Радонежского своего соперника в борьбе за митрополию, Митяй грозил разрушить его обитель. «Великий старец» предсказал, что Митяй не получит епископского сана и никогда не увидит Царьграда. Для усиления темы «пророчества» к ней весьма неловко подключен и святитель Алексей, который, насколько известно, никаких пророчеств о судьбе Митяя не произносил, а всего лишь советовал оставить этот вопрос на усмотрение патриарха:

«Егда бо идяше к Царскому граду, и многы беды постигоша его (Митяя. — Н. Б.) по земли и по морю, Божии бо суд удержаше его. Он же о сих не внимаше и в телесный недуг впаде. И тогда корабль его не поступи никамо же, дондеже Михаил скончася, не достиг Царствующаго града по пророчьству святаго святителя Алексия и преподобнаго Сергиа чюдотворца» (68, 31).

Итак, здесь сквозь провиденциальные парадигмы проглядывает еще одна возможная версия подлинных событий. Остановка корабля перед самым Царьградом была вызвана болезнью Митяя. Действительно, высадка посольства на берег без главного действующего лица не имела смысла. Но в целом версия Степенной книги выглядит как вольное истолкование ранних редакций «Повести о Митяе» в сочетании с данными Жития Сергия Радонежского.

Однако помимо законов литературы есть и законы жизни. Посмотрим на дело через призму этих законов. Даже если смерть Митяя была вызвана естественными причинами, ее внезапность и необычность (в последний день пути, в виду Константинополя, без свидетелей) неизбежно должны были породить слухи об убийстве. Эти слухи, конечно, зафиксировал в своих записках тот «неизвестный москвич», труд которого стал основой произведения (270, 150). При окончательной обработке произведения в митрополичьей канцелярии эти сведения были пропущены как излишние. Но, как известно, «рукописи не горят». Записки затаились в недрах канцелярий, дожидаясь своего часа.

При создании третьей редакции «Повести» (Никоновская летопись) «дело Митяя» имело уже чисто исторический характер. Создавая пространную версию рассказа, составители Никоновской летописи решили воспользоваться и слухами об убийстве фаворита, сохранившимися в «записях неизвестного москвича». Эти слухи придавали рассказу больше занимательности и драматизма. Более того, в виде слухов до потомков дошла трагическая истина: внезапная кончина Митяя в действительности была политическим убийством. Заметим, что достоверность известия Никоновской летописи о насильственной смерти Митяя признаётся рядом современных историков (287, 51; 193, 96; 370, 151).