Таким небывалым самодовольством искрился голос Енота, что Скворцова замутило. Он помотал головой, восстанавливая четкость картинки.

– А обдирать их – еще проще! Задние лапы да задницу надрезал чутка, и вж-ж-жих! Как чулок стянул! А без кожи кролик – чисто кошак!

– Хва-тит… – застонал Макар.

– Давай, Хирург. Давай освежуем эту жирную крольчиху…

Сказал это не Енот. Кто-то другой. У нового голоса были черные глаза и гладко выбритые щеки. Черные споры безумия, звучащие еле слышными нотками, падали в уши Макара, прорастали там, ядовитой колонией тянулись к измученному мозгу.

Скворцов повернулся на голос.

Никого.

Невозмутимые козы объедали склон. Колыхалось ромашковое море. Раскинувшись гигантской морской звездой, лежал в траве здоровяк с разбитой головой. Только ветер посвистывал еле-еле. Да еще в ушах затихало эхо горячего шепота:

– Давай… давай… давай… давай… давай… давай…

Скрипнули несмазанные петли, когда Макар потянул на себя створки амбарных ворот. Запахло лежалым сеном и коровьим навозом. Свет вломился внутрь, но еще раньше, опережая на долю секунды, вперед проскользнула тень. Скворцов вздрогнул, не сразу признав в изломанном нечеловеческом силуэте себя. Показалось, или тень на самом деле лихорадочно дышит?

Осторожно, боясь наступить на уродливую черноту, он вошел в амбар. Тень, привязанная к подошвам, нетерпеливо дернулась из-под ног, вытянулась, стремясь дотянуться до хрупкой фигурки, обреченно лежащей возле тюков с сеном. Ботинки и доски пола, соприкасаясь, порождали странное эхо, похожее на глухой стук молотка по крышке гроба. Макар в несколько шагов пересек амбар и навис над беглянкой. Вера, вспомнил он. Ковбой назвал ее Верой.

– Красивая бабеха! – восхищенно зацокал в правом ухе Енот. – Ух, красивая!

– Вспори ей живот, Хирург, – шепнул в левое ухо тот, другой, с безумными черными глазами. – Она похожа на отвратительную жирную рыбину с брюхом, полным икры. Вспори. Ей. Живот.

Старик врал. Девчонка действительно была красивой и нисколько не походила на рыбу. Скорее, на пухлого медвежонка. Макар вдруг понял, что ей не больше девятнадцати… И здоровяк на лугу… Ему ведь тоже лет двадцать от силы, даром что выглядит, как боксер-тяжеловес. Да они же, в сущности, сами еще дети!

– Я не хочу… – забормотал Макар. – Я не подписывался… не хочу… не подписывался на такое…

Обнимая живот тонкими, как спички руками, Вера подняла на него испуганные синие глаза. Еще до того, как она заговорила, Скворцов с удивлением понял, что боится девчонка вовсе не его.

– У меня воды отошли, – растерянно сказала Вера.

Подол сарафана промок насквозь. Крепкие голени влажно блестели. Солома под ногами у Веры потемнела. А Старик все шептал и шептал прямо в ухо, прямо в мозг, прямо в душу, такую запредельную жуть, что даже неугомонный Енот примолк.

– Не будь тряпкой, Хирург, зарежь сучку. Тебе даже не придется убивать ее выблядка. Ты ведь этого боишься, да? Просто ткни ее в висок, ты же умеешь, я видел! Умрет сучка, умрет и сучонок…

Макар присел на корточки, стиснув голову ладонями. Все смешалось – стук пульсирующей в висках крови и судорожное дыхание роженицы, запах скотного двора и вонь пропитанной потом одежды, безумный вой Старика, испуганное хныканье Енота, русая коса, обвивающая шею женщины, и черная тень в ее ногах, горящие в солнечном свете пылинки и скрип половых досок за спиной… И все это завертелось, закружилось, как вода в сливном отверстии, быстро, быстро, еще быстрее…

Макар упал на четвереньки, содрогаясь в приступах рвоты. В глазах дрожали слезы, и мир дрожал и расплывался, и не видно было ни черта, но казалось… О да, Макару казалось, что рвет его черной желчью, бесконечной ядовитой струей, концентрированной кислотой, проедающей старые доски. Он не видел, но чувствовал: мертвецы стоят за спиной, втыкая в его затылок иголки злорадных взглядов, взглядов равнодушных и непонимающих, ожесточенных, мстительных, пустых. Он не видел их лиц, но узнавал каждого: Енот, ставший почти родным, троица несостоявшихся сталкеров в камуфляже, кряжистый санитар с выводком тихих психов, Старик с безумными глазами, давешний мальчишка-ковбой. Все они желали Скворцову зла, и какое счастье, что все они были мертвы… Хотя… Хотя нет… Не все…

Крутящееся воронкой наваждение схлынуло, оставив голову Макара блаженно пустой и чистой.

– Вспори! Ей! Брюхо! – прокатилось в ушах умирающее эхо.

Скворцов провел по лицу ладонью – словно снял невесомую маску, которая до сих пор мешала ему видеть. Он поглядел на зажатый в кулаке скальпель – знакомый инструмент… и в то же время незнакомый. В его блеске Макар видел отражение своих глаз, а может, только лишь представлял, что видит, это было не важно. Куда важнее, что теперь он видел гораздо больше. Не части, но целое. Глубже, шире, объемнее. В этих светлых глубинах таилось простое понимание того, кто он и что привело его сюда. Макар едва не захлебнулся, едва не пошел ко дну, но тихий скрип досок за спиной вытолкнул его на воздух. Макар встретился глазами с Верой и кивнул. Как знающий знающему.

– Воды! – коротко бросил он.

И только тогда обернулся. Залитый кровью здоровяк замер, сжимая тяжелый колун. На порезанном лице застыло растерянное выражение.

– Воды, – терпеливо повторил Макар. – Теплой. И тряпок чистых. Быстрее.

– Люшка, ты же слышал, быстрее! – взмолилась Вера и скривилась от боли.

Здоровяк постоял еще мгновение. Пальцы на топорище сжимались и разжимались, сжимались и разжимались. Наконец он сплюнул сердито, в сердцах отшвырнул колун в сторону и, громко топая, похромал за водой. Макар взглядом указал на Верин живот: