княжество разрастается, и роль думных дьяков растёт. Раньше они были кем-то вроде

секретарей-помощников у думных бояр, а теперь они главы приказов, и уже бочком сидят в

думе, да что-то присоветовать могут.

Ну, да бог с княжеством! Тоня узнала, наконец, что её имя Евдокия! А то раньше ягодкой

звали, да радостью маминой, а теперь вот Дуняша чаще проскальзывать стало. А ещё она

познакомилась со своей старшей сестрой Марией! Машенька оказалась старше всего на пару

лет, но её уже сажали за работу, и пока малышка Дуняша тискала в ручках тряпочки, та крутила

веретено под присмотрим других женщин. А мама вновь была беременна: в семье ждали

мальчика.

Как только у мамы округлился животик, Дуня перестала быть центром внимания домочадцев

и дворни. Рядом с ней чаще всего оставалась Маша и её нянька. Дунина же толстуха только

продолжала ночевать рядом, а остальное время теперь крутилась возле мамы. Все ждали

наследника, и разговоры были только об этом.

Дуня приходила в ужас от того прессинга, что устраивали женщины своей молодой боярыне.

Они без конца капали ей на мозг, что роду необходим наследник, что без него худо, а вот она

родит и жизнь переменится, и не будет как в семье подьячего Никифорова…

В конце концов Дуня стала уводить Машу, слушавшую весь этот бред с широко раскрытыми

глазами. Они забирались в общую горницу и играли там, а если их гнали оттуда, то забегали на

кухню, усаживались в уголке и слушали незатейливую болтовню кухарки с дворовыми.

Бывало, что девочки выбирались во двор, забирались на поленницу и смотрели через забор

на улицу. Другим развлечением стало подглядывание за тем, как боевые холопы упражняются в

мастерстве, дворовые хлопочут по хозяйству, а девицы сплетничают. Иногда обе малышки

засыпали на своем посту, но просыпались уже в постелях. Машина нянька и остальная дворня

зорко приглядывали за крохотулечками.

Дуня впитывала все происходящее, как губка. Ей интересно было слушать чужие разговоры, смотреть на прохожих, помогать что-то делать. Для неё всё было ново. А ещё малышка

старалась больше говорить, и ответственная Маша поправляла её, когда та ошибалась. Девочки

всё время проводили вместе, а Машина нянька не возражала. Её приставили к Марии в качестве

наставницы, и она обучала девочку рукоделию. Потом ей досталась бы в ученицы Дуня, но раз

кроха уже пристроилась рядом, то женщина возражать не стала. Маленькая Евдокия не

доставляла никаких хлопот.

Но однажды весь двор Дорониных погрузился в траур.

Старшая сестра Мария обнимала Дуняшу за плечики и плакала вместе со всеми. Из

разговора Дуня поняла, что с беременностью мамы что-то пошло не так и боярыня потеряла

ребёнка. Теперь все затаились в ожидании, выживет ли она сама.

Этот период Дуняша запомнила надолго. Дед ходил хмурый и бросал фразы вроде того, что

он говорил, что невестка слабая и надо было родниться с другим родом. За эти слова Дуня

грозно смотрела на него и не давалась в руки. Дед кряхтел, ворчал и обиженный уходил в

княжеский приказ на работу.

Отец в эти дни посерел лицом и подолгу засиживался в общей горнице, гипнотизируя свечу

на столе. На женской половине все притихли и с подозрением поглядывали друг на друга.

А к матери ежедневно приходила лекарка, и тогда все начинали бегать, исполнять её

приказания. Дуня крутилась возле неё, стараясь следить за её действиями. Малышка надеялась

хоть чем-то помочь, понимая, что у неё есть более современные знания, но это стремление было

слишком наивным. Никто её не подпускал к матери, да и слушать бы не стал.

Но, слава богу, лекарка оказалась знающей особой, и впору было Дуне поучиться у неё. Во

всяком случае боярыню не только отпаивали травами, но ими же обмывали и даже внутрь

делали спринцевание. Вот это остудило Дунин порыв лезть в дела, в коих она понимала

поверхностно.

Мама выкарабкалась и все зажили по-прежнему. Дуня и Маша стали не разлей вода. К

Машиному обучению присоединился отец Варфоломей, а Дуня продолжала держаться сестры и

слушала чему он учит. Учебы в её понимании не было, зато заучивание церковных текстов

процветало махровым цветом. Маленькая Маша плакала, когда отец Варфоломей сердился на