И он объяснил ошеломленному Кшиштофу, что славяне ведут войну не так, как немцы. Если у русских убили командира, на его место тут же встает младший по званию. Если убили всех офицеров, всегда найдется ефрейтор или рядовой, который крикнет: «Слушай мою команду!» – и у подразделения образуется новый командир. Но даже если перебьют всех вообще и останется всего один боец, он все равно скажет себе самому: «Слушай мою команду!» – и пойдет в атаку, и умрет, если надо, но долг свой все-таки выполнит. А вот у немцев все по-другому. У них, если убили командира, все подразделение превращается в толпу, в стадо, и только и может, что беспорядочно стрелять наугад во все стороны, и в конце концов слепо бросается наутек.

– Убить надо главного фрица, понимаешь? – толковал старлей. – Добраться и всадить ему пулю промеж глаз. Но ты, конечно, этого сделать не можешь. А вот я могу.

– Длячэго? – изумленно переспросил поляк. – Длячэго ты можешь, а я не могэ? [7]

– Потому, – отрезал Мазур. – Потому что у меня специальная подготовка. Потому что ты польский хлоп [8] , а я войсковой разведчик, понял, нет?

Кшиштоф неистово забранился в ответ. Мазур между тем только посмеивался, слушая, как тот выплевывает из себя самую черную, самую отвратительную брань.

– Да, надул я вас, братцы, не спорю, – сказал он, когда поляк на миг умолк. – Но ты сам подумай, что было бы, если бы я вам правду сказал? Да вы бы меня сию секунду повесили на самом толстом суку, даже пули бы тратить не стали. А зато теперь я живой и могу вам помочь, понимаешь ты это? Весь ваш отряд могу спасти… – Он прислушался к редеющим очередям и добавил: – Точнее, тех, кто еще живой.

Несколько секунд Кшиштоф угрюмо молчал, потом хмуро взглянул на Мазура: что надо делать?

– Во-первых, – начал лейтенант, – руки мне развяжи. Во-вторых…

Но досказать не успел: на поляну, словно стая орангутанов с автоматами, ворвались эсэсовцы. Увидев это, Кшиштоф рявкнул: «Учекай!» [9] , выставил перед собой автомат и, поднявшись с земли в полный рост, с криком «Дряне фашистовские!» [10] дал по врагу длинную очередь.

Мазура два раза просить было не надо. Он перекатился под куст, подобрал ноги, поднялся и ломанулся сквозь чащу, как молодой лось. Разогнаться по-настоящему ему мешали связанные за спиной руки, бежал он хоть и в три погибели, но все равно быстро, резво.

– Дурак, вот дурак, – кусал он губы на бегу, пригибаясь и старясь не споткнуться о корни, торчавшие из земли. – Ну, дряни, ну, фашистовские, но зачем же помирать?! Зачем на рожон переть? Можно же было как-то по-умному, по-хитрому…

Но поздно, поздно уже было по-умному и по-хитрому. Не захотел Кшиштоф по-умному, захотел умереть в полный рост. Умереть как истинный сын Польши, умереть и забрать с собой на тот свет как можно больше врагов.

А Мазур все бежал и бежал, уже ни о чем не думая, ничего не видя. Наконец, окончательно выбившись из сил, упал под плакучей березой, низко склонившей над землей зеленые свои гибкие ветви, и, задыхаясь, стал прислушиваться.

В лесу стало тихо, никто больше не стрелял: то ли отряд все-таки ушел из-под огня, то ли эсэсовцы перебили всех до единого. И хотя каратели, сами того не зная, спасли разведчику жизнь, но не радовался этому Мазур, не мог радоваться: перед мысленным взором его все еще стоял во весь рост Кшиштоф, отчаянно поливающий автоматными очередями фашистских гадов, как наяву, глядел в глаза недоверчивый рыжий Збигнев, да и больного, задыхающегося от жара командира польских партизан было жалко почти до слез.

Возвращение майора Уваркина в особый отдел штаба полка ознаменовалось такими громами и молниями, которых давно тут не видели. Гнев майора был настолько ужасным, что все вокруг дрожало от страха. Казалось, что трясутся не только люди, но даже мебель в его кабинете, где сейчас находились сам майор и капитан Елагин.

– Как прикажешь тебя понимать, капитан?! – Тяжелый взгляд Уваркина буравил подчиненного, который стоял перед ним навытяжку с лицом смущенным и растерянным. – Вместо того чтобы арестовать террориста, ты просто взял и отпустил его на все четыре стороны?

– Никак нет, товарищ майор, – молодцеватости в голосе капитана не было слышно, но и особенного раскаяния, судя по всему, он тоже не испытывал. – Если позволите, я все по порядку.

На лице майора заиграли желваки, однако он сдержался и только сухо кивнул: выкладывай. Елагин откашлялся.

– Во-первых, насчет гороховского письма, где он сигнализирует о старшем лейтенанте Мазуре. Я произвел проверку фактов – они не подтвердились.

– То есть как «не подтвердились»? – Уваркин глядел на подчиненного с брезгливой гримасой, как будто не офицер НКВД перед ним стоял, а какой-то таракан. – Человек сигнализирует об антисоветской агитации, а у тебя факты не подтверждаются?