Что для Рахты махание руками — он обрушил меч… Но — удар во что-то невидимое, меч отскочил прямо от воздуха. Витязь рванулся вперед — и наткнулся на невидимую стену. Еще, еще попытки — везде несокрушимая стена!

Волхв лишь усмехнулся и повернулся к связанной жертве. Полина, еще мгновение назад ожидавшая спасения, отчаянно рванулась в последний раз, пытаясь разорвать путы, как видно понимая, что теперь ей уже никто не поможет. А слуга Перунов, злорадостно улыбаясь, достал каменный нож. Разорвал рубаху на груди девушки — не особо спеша, произнося какие-то слова. Младшие волхвы уже были рядом, держа чаши для жертвенной крови…

«Меч не берет, самому не пройти, — мелькали мысли у Сухмата, — так, может, стрелы каленые?»

Молодой богатырь сорвал лук с плеча и молниеносно послал три стрелы — каждому из убийц — по одной. Нет, не пробили стрелы стены невидимой, упали на землю недалече от волхвов. Сухмат натянул лук, вложит стрелу заветную, ту, которая пробивала и камень, и броню драконову… Зазвенела стрела, кажется, даже пробила чуть стену невидимую — и упала, как и другие, наземь, лишь чуть дальше других.

— Меня защищает мой бог, и никто и ничто помешать мне не в силах! — воскликнул волхв.

Отчаявшись, Сухмат бросился вперед и начал дубасить стену невидимую могучими кулаками. А Рахта прямо-таки ревел, бросаясь вперед, но каждый раз отброшен был назад чем-то невидимым, неведомым…

Перунов слуга, не обращая теперь уже никакого внимания на неудачливых освободителей, вскрыл одним движением белую грудь девушки, протянул волосатую руку прямо в зияющую рану, схватил сердце — рывок — и вот уже в его пальцах трепещет еще живое, человеческое сердце. Наполняются чаши жертвенной кровью…

Рахта забился в отчаянии. Любимая мертва, прекрасная голова с потухшими очами упала на грудь… А волхв поднял высоко, как бы предлагая своему богу чашу с горячим еще человеческим сердцем! Момент высшей радости для любого волхва, момент великого экстаза, когда кумир принимает от тебя желанную жертву…

Восторг застыл на лице Перунова слуги, через мгновение превратившись в маску. И было в его взгляде удивление великое. Потому как в горле волхва торчало коротенькое костяное копьецо. И вошло то копьецо глубоко, и понял в то мгновение волхв, что умирает, и поднял взор удивленный и обиженный к небу…

— Прости, слуга мой верный, — услышал волхв голос раскатистый, прямо с неба к нему обращенный, — но гарпун сей костяной постарше меня будет, и не было у меня над ним власти…

Да, это Нойдак, прискакавший последний, это маленький колдунишка вмешался в действо. Конечно, он был неважным стрелком из лука, совсем не умел держать в руках меча, но дротики, гарпуны — этому они учились с детства. Здесь он не знал промашки! И древний костяной гарпун, тот, что был символом власти колдуна в их стойбище, тот, что переходил из рук в руки очередному молодому колдуну от ушедшего в Мир Мертвых старого — это гарпун послужил сейчас на славу…

— Прыгай! — услышал Нойдак голос Духа.

Молодой колдун прыгнул в сторону, очень даже неплохо прыгнул — на несколько шагов. А в то место, где он только что стоял, ударила молния. Прогремел гром, совсем его оглушивший, все мышцы тела на мгновение дернулись. Но — пронесло, Нойдак остался невредим. Самым же удивительным было то, что паренек на мгновение увидел своего Духа — видно, молния ударила прямо в него, сделав на миг осязаемым. «Так вот каков мой дружочек! — удивился Нойдак, — Кабы Нойдак раньше знал! Хотя — каков голосок, таков и паренек…». Новых ударов грома почему-то не последовало. Ливень вдруг стих, небо почти мгновенно прояснилось. Как будто бы для того, чтобы было яснее видно происходившее в дальнейшем. Невидимая стена перестала существовать. И все ведь занялись делом!

Сухмат методично делал из младших волхвов нечто, похожее на то, что делают хорошие хозяйки из капусты, прежде чем заложить ее для квашения… Закончив работу, он начал озираться, ища того чернового волхва, что наблюдал церемонию, стоя поодаль. Свистнул коня, вскочил в седло — так искать удравшего злодея сподручнее!

Нойдак извлек заветный дротик из горла Верховного волхва и сейчас укоризненно что-то говорил покойнику. То ли ругал, то ли заклинал. А, может, следовал обряду…

Рахта отвязал тело любимой от столба, судорожными движениями заложил вырванное сердце обратно, приглаживал рану, с какой-то глупой надеждой глядя на грудь девушки — а вдруг она задышит, а вдруг сердце забьется?!

Ферамурз бросился наутек сразу же, как только стрела пробила горло слуги Перунова. Для него было все ясно. Как же он был прав, когда настаивал на принесении этого молодого колдуна из северных краев в жертву. Да, в нем действительно было много древней магической энергии, эх, как бы он напился бы в этом случае, как напитался…

«И зачем ему только понадобилась эта девица? Ведь в ней магии ни песчинки, что ж с того, что носила доспехи, да в бой хаживала? Таковых и в его, Ферамурза, краях видывали! А теперь — вот, доигрался старый дурак, сказано ведь — маг не должен ссориться с воинами!»