— Нам конец! — заорал кто-то высоким голосом. — Если этот сдох, то нам точно против них не сдюжить!

— Валим, братва! — к первому паникёру присоединился ещё один. — Всех кончить не успеют! Кто-нибудь да прорвётся!

— Молчать!! — громыхнул чей-то начальственный бас. — Бежать нельзя!!

Несмотря на очень правильные слова неизвестного мне младшего командира, строй всё-таки дрогнул. В монолитной стене щитов появилась прореха — совсем небольшая, но мне хватило и её.

Пальцы скользнули по перевязи с метательными ножами. Четыре блестящих клинка — один за другим — вспороли воздух. Я бросал их быстро, почти не целясь, но каждый нашёл свою жертву.

На утоптанную траву повалились четверо бойцов. Они орали от боли, пытаясь остановить хлещущую из ран кровь, а их стоявшие рядом товарищи не знали, как действовать дальше. То ли добить бедолаг, чтобы не мучились, то ли попытаться помочь.

Отлично. Раненый враг не только сам выходит из боя — он тянет за собой ещё нескольких человек. Такова незамысловатая арифметика войны.

— Стоять!!! — заорал обладатель начальственного баса, осознав, что его люди застыли на самой грани, за которой были лишь позорное бегство и смерть. — Первому, кто дёрнется, вставлю в жопу копьё! А остальным…

Какая судьба ожидала остальных нарушителей воинской дисциплины, узнать не удалось. Начальственный бас потонул в слитном вопле испуганных бойцов. Усач порвал одну из сковывающих его нитей, и это стало той соломинкой, которая переломила хребет верблюду.

Людей Ворона охватила паника. А паника — она как снежная лавина. Если сдвинулась с места, то остановить её уже не выйдет…

Люди бросали громоздкие щиты и разбегались во все стороны. Страх затмил их разум, поскольку любому было понятно, что такое неорганизованное отступление могло закончиться только одним. Резнёй.

Коттар метался между убегающей добычей. Острые когти зверя подрезали жертвам сухожилия — те кулями валились на землю, где и находили свою смерть. От молота Лэйлы или острых трезубцев Дру-уга.

Большой, у которого кончились болты и «иглы», стоял между деревьев с палицей в руках, холодно наблюдая за происходящим. Сам он не спешил принимать участие в резне — лишь отоварил по голове одного их бойцов неосмотрительно приблизившегося к нему на расстояние удара.

Спустя полминуты всё было кончено. Некоторым из людей Ворона повезло сбежать, но большая часть всё-таки погибла. На ногах остались только шестеро — те, кого басовитому командиру удалось сплотить вокруг себя. Бойцы сохранили оружие и стояли, прижавшись друг к другу — окровавленные и сломленные.

Дру-уг, отключивший артефакт невидимости, раздобревший от съеденного коттар и радостно улыбавшаяся Лэйла медленно обходили их с трёх сторон.

— Мы сдадимся, господин, — прохрипел командир, с мольбой глядя на меня. — Если ты обещаешь, что оставишь нас в живых…

Он был растерян — слишком уже быстро и неожиданно всё рухнуло. И эта растерянность не позволила ему понять, что такие условия никому не интересны.

— Сдавайтесь, — равнодушно произнёс я.

Все шестеро тут же побросали оружие. Синхронно — так, словно они готовились к этому моменту всю жизнь. Очень зря, хотя никаких шансов у них уже не осталось — ни с оружием, ни без.

Я коротко кивнул. Командир, принявший мой жест за гарантию безопасности, с облегчением выдохнул. Судя по взгляду, он уже представлял, как будет рассказывать своим внукам о том переплёте, из которого ему чудом удалось выбраться.

Жаль, но не судьба. Мой кивок предназначался не ему.

Коттар предвкушающее зарычал, Дру-уг со свистом взмахнул трезубцами, а Лейла подняла над головой молот.

Командир всё понял, однако сказать уже ничего не успел. Через мгновение он и его люди были мертвы.

Я подошёл к Усачу и легко перерезал чёрным кинжалом последние сковывающие его «паутинки».

Краб и сам освободился бы буквально через полминуты, но это не помешало ему с благодарностью щёлкнуть клешнёй. Правда, тратить много времени на проявления чувств он не стал — уже в следующее мгновение в безразмерную пасть полетели остывшие останки обидевшей его магички.

Что же, как говорят, месть — это блюдо, которое подают холодным. И Усач самым непосредственным образом «проиллюстрировал» истинность данного утверждения.

Большой подошёл ближе. Он встал справа от меня, посмотрел на трупы несостоявшихся пленников, а затем негромко произнёс:

— Жестоко…

— Необходимо, — коротко ответил я.

— Ты говоришь точь-в-точь как моя маменька, милостивый государь, — ухмыльнулся Большой.

— Значит, — я качнул головой, — твоя мать кое-что понимает в этой жизни.

— Понимает, — согласился коротышка, а потом вдруг добавил: — Но не слишком ли высокую цену приходится платить за такое понимание?

Я поморщился. Вступать в философские прения после столь непростого боя мне совершенно не хотелось. Сейчас имелись занятия поважнее.