Алабама откинулась на спинку сиденья. Она была рада тому, что Бенно убедил ее обратиться к доктору. Бенно оказался на поверку жутким занудой и придирой, даже хуже Генри. Но именно он выправил ей новое удостоверение личности и паспорт и снабдил мобильником. За телефон Алабама была ему особенно признательна. Потому что он позволял ей быть в курсе всего, что происходило дома.

Гвендолин проявила большой интерес к телефону – в особенности Инстаграму. Ей было гораздо интересней слушать об этом, нежели о тех вещах, о которых с Алабамой разговаривал ее прежний докторишка. Тот с какой-то одержимостью расспрашивал ее о матери, что Алабаме было совершенно не интересно. Самое незаурядное, что когда-либо отчубучивала ее мать, случилось на одной вечеринке. Мать напилась на ней в стельку и полезла целоваться к одному из помощников официанта. (Алабама была единственной, кто это видел, и ощущение у нее тогда возникло такое, будто она впервые увидела мать настоящей.)

Гвендолин ее мать интересовала ровно настолько, чтобы Алабама не раздражалась. То есть совсем мало. Они лишь вскользь поговорили о детстве Алабамы и сразу перешли к ее более интересной взрослой жизни. В отличие от прежнего доктора, Гвендолин поняла увлечение Алабамы социальными сетями. И, по-видимому, ее очень впечатлило то, что Инстаграм хранил большой секрет о том, что она сделала. Сама Алабама полагала, что формально не совершила ошибки. Но все же, оглядываясь назад, понимала: все оказалось гораздо сложнее.

Гвендолин не знала, что она сейчас находилась в Чикаго. Алабама сказала ей только, что подумывает о поездке. Похоже, докторшу это удивило, но она не стала доставать Алабаму расспросами зачем, когда и надолго ли. Вот это и нравилось ей в Гвендолин. Возможно, даже больше, чем ее сумка-ведро от «Баленсиага» (а Алабама восхищалась этой дизайнерской сумкой). Гвендолин не любопытничала, не совала нос не в свои дела и не допрашивала с пристрастием, как прежний доктор. Пожалуй, наибольшее любопытство она проявила один только раз – в самом начале, когда захотела, чтобы Алабама объяснила, как она сюда попала. «Как я попала на Землю?» – переспросила Алабама. И Гвендолин хихикнула вопреки сложившемуся у Алабамы мнению, будто бы врачи не хихикают, общаясь с пациентами.

Впрочем, Алабама сочла понятным ее интерес, потребность Гвендолин узнать, как она оказалась в ее кабинете. Ведь это действительно была необычная история. К тому же героическая история. Возможно, не такая героическая, какой ее планировала Алабама, но тем не менее. И, рассказывая ее, она все больше наполнялась гордостью и самодовольством, сознавая, какой храброй была.

Когда Алабама съехала той ночью с моста, вода была жутко холодной. Она слишком сильно замерзла для того, чтобы двигаться. И впечатление было такое, словно ее мозг отключился. Но потом что-то щелкнуло, и ее тело, словно подичившись этому внезапному импульсу, вернулось к жизни. С недюжинной силой, какой она раньше никогда не ощущала в себе, Алабама выбросила руки вперед, толкнулась ногами. Ее лоб кровоточил. Ледяная вода ударяла в лицо. И все-таки каким-то чудом Алабама сумела выбраться из машины и доплыть до берега, где она долго и жадно вдыхала воздух.

Как она добежала от моста до офиса «Гольслэнда» (а бежала она немыслимо долго), Алабама не помнила. Она едва помнила даже Бенно, открывшего дверь. Хотя поразмышляй об этом Алабама как следует, она бы вспомнила характерные особенности выражения, которое приобрело его лицо: выгнувшиеся аркой брови, слегка разомкнувшиеся губы. Но лучше всего Алабаме запомнился цвет его лица – белый, как у простыни, как будто он увидел ходячего мертвеца. Впрочем, Алабама в тот момент действительно была гораздо ближе к смерти, чем к чему-то еще.

То, что происходило потом, всплывало в ее памяти урывками, разрозненными вспышками. Бенно завел ее в офис, закутал в одеяло, обработал ссадину на голове. В какой-то миг – только в какой именно, она не помнила – появился Том. Алабаму колотила жутчайшая дрожь, сознание путалось, но она каким-то наитием придумала и наплела им вполне правдоподобную историю.

Детали приходили в голову легко. Намного легче, чем порой ложь. Она сбежала от мужа-абьюзера, рассказала Алабама спасителям. Ей необходимо было исчезнуть – навсегда и бесследно. Возможно, Бенно и Том уловили в ее голосе искреннюю обиду и боль, поэтому поверили ей. А возможно, Алабама просто мастерски умела врать людям. Врать так, чтобы им хотелось ей верить. Успех лжи – усвоила Алабама – кроется в том, чтобы сдобрить ее достоверными подробностями настолько, чтобы она зазвучала как правда. Алабама рассказала Бенно и Тому о помидорах Генри и его привычке экономить на всем и планировать бюджет, а потом добавила о его склонности бить ее снизу по подбородку.

Из динамиков поезда прорезался голос робота, предупредивший практически пустой вагон о следующей остановке. Голубое небо снаружи затмили высокие здания, их окна теперь находились на уровне надземной железной дороги. Алабама смогла бы даже заглянуть в них, рассмотреть мельком офисы, должно быть, полные чопорных женщин и мужчин в строгих костюмах. Поезд въезжал в деловой район города – «Чикагскую петлю».

Гвендолин прописала Алабаме таблетки, как и ее прежний врач. Но, в отличие от того старого глупого докторишки, Гвендолин объяснила ей, какое действие на организм они оказывают. По-видимому, «антипсихотик» было только название, не диагноз. «Ну конечно, вы не психопатка, – сказала Гвендолин, ужаснувшись тому, что Алабама даже на одну секунду могла подумать такое. – Вы ведь знаете, как тренировать свое тело, чтобы бегать быстрее и лучше? – спросила она и добавила: – А антипсихотические препараты тренируют ваш мозг, чтобы он думал быстрее и лучше».

Поначалу таблетки пошли хорошо. Терпимо. И Алабама дала им реальный шанс, ради Гвендолин. Ее единственной жалобой был раздражающий побочный эффект, но он был настолько незначительным, что она не посчитала нужным даже рассказать о нем. Впрочем, реши Алабама посетовать врачу на этот побочный эффект, она бы описала его как маленькие вспышки, крошечные эпизоды, которым она не находила объяснения. Алабама могла протирать «кошки» или кипятить воду, и в этот момент ее одолевало странное-престранное ощущение, как будто бы она бодрствовала, хотя она и в самом деле не спала.