Волна счастья накрыла меня с ног до головы. Как много горестей и потерь выпало на мою долю, но я смогла всё пережить. Может, я эгоистка или недобропорядочная христианка, но, Господи, я заслужила это счастье.

Я была достойна такой любви. Любви, разрушающей не только железные оковы, но и оковы в наших сердцах. Ричард смог принять меня, зная, что дитя, которое я ношу под сердцем не его. А я смогла найти в себе силы забыть его тихие упрёки и обиды.

Мы совершаем много ошибок, ведь слова, брошенные в порыве гнева, ранят больнее, чем холодное лезвие шпаги.

Эпилог

Каменные стены мрачных коридоров лишь слегка приглушали стенания пациентов сумасшедшего дома. Я шла за супругом и доктором Броуди, вздрагивая от каждого шороха в темноте. Лучи света почти не проникали в эти камеры-склепы. А зловонный смрад нечистот и затхлости вызывал приступы тошноты.

216

Ричард был, конечно, против моего решения поехать навестить сестру, но спорить и категорично высказываться не рискнул. Последний месяц беременности мне давался тяжело. Я не располнела, как большинство женщин в моём положении. Меня мучили резкие смены настроения. Я могла часами плакать, считая себя слишком неповоротливой или жалуясь на из-нуряющую жару. Поэтому, когда я сказала супругу, что хочу увидеть Изабель, он только тяжело вздохнул.

И вот несколько часов тряски по ухабистой дороге и мы в пристанище умалишённых, а мерзкий доктор ведёт нас к своей не самой лучшей паци-ентке, у которой прогрессирует истерия, несмотря на самые радикальные методы лечения. Слушая этого эскулапа, больше подходящего на шарлатана, чем на светило науки, мне хотелось вцепиться ему в лицо и закричать:

«Лжец!».

Тяжёлая железная дверь отворилась, и доктор пригласил нас войти внутрь камеры. Мои глаза уже привыкшие к темноте, всё же с трудом раз-глядели грязный, лохматый, скрюченный комок в дальнем углу камеры.

Сначала я не поверила глазам. Моя красавица сестра за год пребывания в этой богадельне из цветущей женщины превратилась в настоящее животное. Она спала на соломе и испражнялась прямо на пол. В этих четырёх стенах я не наблюдала не то что отхожего ведра, но и ни единого ат-рибута мебели.

Изабель, дёрнувшись, подняла голову и посмотрела на доктора. Её ли-цо исказилось гримасой неподдельного ужаса. Вскочив, она отползала, словно собака, в другой угол и заскулила:

— Я хорошая девочка. Я плохо себя не вела. Мама не должна злиться.

Моё сердце сжалось. Я стала медленно походить к сестре. Расправив руки, хотела её обнять, но доктор Броуди громко сказал:

— Я бы не делал этого на вашем месте, миссис Монтгомери, она очень буйная.

Я не выдержала такой наглости и, развернувшись, резко подскочила к врачу. Замахнувшись, ударила его по лицу со всей силы.

— Это вы её сделали такой! Ваше лечение превратило мою сестру в это! — кричала я, лупя уже по толстому брюху шарлатана.

— Мистер Монтгомери, ваша жена тоже больна истерией, — вопил он отступая. — По-видимому, это наследственное.

Ричард схватил за горло доктора и вдавил его в стену. Наклонившись к нему, грозно прорычал:

— Ещё слово, мистер Броуди, и вы сами заболеете истерией.

Тот, ловя ртом воздух, покорно опустил глаза.

Я подошла к углу, где спрятавшись от шума съёжившись, сидела Изабель. Протянув ей руку, прошептала:

— Сестричка, идём домой.

Она осторожно взяла меня за руку и по-детски засмеялась.

— Я тебя искала, Лили. Зачем ты прячешься от меня? Папа был недово-217 лен, мной. Он сказал, что я плохо себя вела и обидела тебя. Вот ты и спряталась.

Я в недоумении слушала сестру, бросая взгляды на доктора Броуди. Он не стал дожидаться моих вопросов и прохрипел:

— Ваша сестра была привезена сюда её мужем. У неё начиналась тяжёлая форма истерии. Она скандалила, не подчинялась мужу, плакала и всегда испытывала раздражение. После лечения ледяной водой приступы истерии пошли на спад, но её мозг уже был повреждён болезнью, что и привело к маразму. Изабель ничего не помнит. Она думает, что ей десять лет.

Не истерия была причиной сумасшествия Изабель, а то, как её лечили, и в каких условиях она прибывала. Эта богадельня хуже тюрьмы. Любой недовольный муж мог отправить сюда сварливую жену. Диагноз истерии был только предлогом, чтобы избавиться от неугодной и надоевшей супруги. Годы в таких каменных склепах вкупе с варварским лечением ломали самых сильных женщин. И уже через несколько лет они либо перегрызали себе вены, либо превращались в тени самих себя.

В тот же день я забрала Изабель домой. Приставила к ней её старую няньку — рабыню. Думала, со временем она пойдёт на поправку и начнёт всё вспоминать. Но годы шли, а разум Изабель продолжал блуждать в вы-думанном мире её фантазий. В её иллюзиях был жив отец, леди Джейн и мы маленькие девочки. Сестра не признавала своего сына. Она играла с ним, как ребёнок с ребёнком. Смеялась, бегала, кувыркалась. Изабель даже жаловалась мне, когда её дразнили дети. Искренне обижалась и плакала. Каждое Рождество просила новую куклу. А ещё пряталась в чулане, когда воровала из кухни сладкие пирожки. Если её находили, то слёзно умоляла не выдавать её леди Джейн. Моя мачеха запрещала нам сладкое, говоря, что леди должны быть худышками, а не рохлями. Я не ругала Изабель за воровство сладостей. Иногда сама присоединялась к ней и уплета-ла булочки с пирожками.